— Не смотри на этого олуха, принцесса, все уладится! — шепнула ей славная Тонтон.
Батистина и не смотрела на олуха — она была очень спокойна, словно вся эта суматоха не имела к ней никакого отношения.
Губернатор преградил посторонним вход в ризницу. Батистина, как в тумане, заметила, что Флорис и Адриан оказались в числе допущенных. Она ощущала их взгляды, но оставалась безучастна к ним. Только повизгивания Эмилии действовали ей на нервы. Маршала положили на стол, предназначенный для белых стихарей. Вбежал хирург со своей сумкой. Он пустил герцогу кровь из уха, и на кружевной ворот рубашки хлынула черная волна. Врач разорвал тонкий батист и приложился к груди господина де Бель-Иля, затем поднес зеркало к его губам. Зеркальная поверхность не затуманилась.
— Господин маршал покинул нас! — прошептал хирург.
Отец-иезуит, вновь превратившийся в центральную фигуру, тут же стал читать молитвы, а маркиз де Водрей низко поклонился Батистине.
— Госпожа герцогиня… гм… госпожа герцогиня… Мне выпала тяжелая обязанность сообщить вам, что господин герцог де Бель-Иль отдал Богу душу… Пусть вам послужит утешением, мадам, то обстоятельство, что он скончался в святом месте, в храме Господнем!
Губернатор, разумеется, не подозревал, что явилось причиной смерти несчастного молодожена. Как бы то ни было, Батистина, едва вступив в брак, стала богатой и свободной вдовой.
Все присутствующие двинулись скорбным шествием перед молодой красивой княгиней, дабы выразить ей вместо поздравлений соболезнования.
— Это был настоящий герой, госпожа герцогиня!
— Какое несчастье!
— Он ушел от нас в такой прекрасный день!
— Все восхищались им, ваше высочество!
Из огромных голубых глаз Батистины хлынули искренние слезы: ее растрогали эти изъявления всеобщей печали, к тому же она терзалась запоздалыми муками совести.
«Бедный маршал, — думала овдовевшая герцогиня, — я была с ним не слишком ласкова… как он был бы счастлив, если бы я позволила ему немного порезвиться… О, если бы я знала, что с ним случится такое, то, конечно бы, уступила! В конце концов, какое это имеет значение, а для него была бы такая радость!»
Батистина поднесла к глазам платок, но тут же вздрогнула, услышав иронический голос:
— Мадам, я преклоняюсь перед вашей скорбью!
Это был Флорис. Он глядел на нее с насмешливым вызовом. Батистина едва не разрыдалась. В это мгновение ей нужна была нежность и сострадание. Она хотела объяснить ему все, чтобы он перестал изводить ее, однако Флорис уже презрительно отвернулся, подавая руку Эмилии, о которой все как-то забыли, торопясь утешить вдову. Флорис держал себя как официально признанный жених. Острая боль пронзила грудь Батистины, и слезы градом полились по ее щекам.
— Позвольте мне предложить вам руку, ваше высочество!
Губернатор повлек Батистину к дверям собора. На площади д’Арм царила невообразимая сутолока. Ошеломленные печальной новостью, жители Нового Орлеана устремились к карете, куда уже положили тело маршала. Самые проворные успели увидеть счастливую улыбку на мертвом лице.
— Горе бедным неграм!
Рабы герцога де Бель-Иля жалобно причитали. Маршал был добрым хозяином, и несчастные не знали, как намерена поступить с ними вдова. Быть может, она захочет продать их? Разлучит ли она матерей с детьми и мужей с женами, как это часто происходило после передачи имущества по наследству?
Жанно, стоя на подножке второй кареты, старался успокоить своих соплеменников.
— Принцесса добрая… вы не бояться!
Говоря это, славный малый вдруг поежился. Возвышаясь над толпой, он мог видеть набережную, где стояло здание новой казармы. У ворот два капуцина в сапогах и широких плащах с капюшонами о чем-то говорили с лейтенантом. Один из монахов держал в руках пергамент, а второй мстительным жестом указывал на паперть, куда в этот момент вышли Батистина с губернатором. Жанно не знал, отчего эти двое внушают ему страх, но животный инстинкт предупреждал бывшего раба о надвигавшейся опасности.
Внезапно капюшон одного из монахов приподнялся под порывом ветра.
— Ах ты гадина! — пробормотал сквозь зубы славный малый.
Под коричневым сукном сверкнули угольно-черные глаза. Полный ненависти взгляд был устремлен на Батистину и Флориса, который вел под руку Эмилию, следуя к карете прямо за спиной вдовы.
— Беги, парень, а потом дай мне знать о себе!
Услышав эти сказанные шепотом слова, Жанно опасливо оглянулся. Адриан де Вильнев-Карамей стоял рядом с подножкой, однако выглядел он таким неприступно-холодным, что Жанно никак не мог понять, действительно ли граф говорил с ним. Жанно вновь взглянул на здание казармы. Оба капуцина исчезли, а лейтенант в сопровождении гвардейцев, рассекая толпу, направлялся к собору.
— Поторопись и ни о чем не беспокойся, я тебя прикрою!
На сей раз сомнений не оставалось — этот шепот исходил именно от графа де Вильнев-Карамей. Жанно не стал дожидаться повторного приглашения и, соскочив на землю, затерялся в толпе, мешавшей губернатору с Батистиной подойти к карете. Люди толклись на паперти, слишком тесной для такого сборища.
— Вот горе-то!
— Приехать издалека, чтобы так быстро овдоветь!
— Какая хорошенькая!
— Пропустите же! — кричали швейцарцы.
— Дорогу! Дорогу его превосходительству! — надрывались церковные служки.
Друзья покойного старались оттеснить любопытных. Некоторые сорванцы ухитрились оторвать на память клочок подвенечной фаты.
— Идемте, госпожа герцогиня!
Губернатор увлекал вперед Батистину. Той удалось наконец добраться вместе со своими фрейлинами до экипажа. Адриан протянул руку сестре, помогая ей подняться в карету. Он что-то шепнул, но она не расслышала, поглощенная мыслью о Флорисе и Эмилии. Выворачивая шею, она пыталась углядеть, что делается у нее за спиной. Флорис следовал за ней по пятам, ведя под руку невесту.
Слезы вновь потекли из глаз Батистины.
— Ах, госпожа герцогиня, ваше горе разрывает мне душу! — просюсюкал губернатор, поднимаясь на подножку.
Он даже осмелился взять за руку прекрасную вдову, чтобы запечатлеть почтительный поцелуй. Про себя господин Водрей думал, что роль утешителя дает ему в будущем некоторые надежды. Фрейлины, рассаживаясь на бархатных подушках, посматривали на него искоса.
Эти взгляды действовали губернатору на нервы, хотя своими огромными кринолинами шесть дам приносили несомненную пользу — господин де Водрей мог теснее прижаться к княгине. Он чувствовал ее бедро под шелковой тканью и воспламенялся все больше. Высунув голову из окна, маркиз хриплым голосом приказал:
— Вперед, кучер!
— Минутку, ваше превосходительство! Одну минутку!
Лейтенант и его гвардейцы уже просто отшвыривали в сторону зевак, чтобы скорее добраться до кареты.
— Позже, Прадель! Сейчас не время! — раздраженно воскликнул губернатор, мысли которого были заняты совсем другим.
Но офицер, не слушая, вскочил на подножку и протянул пергаментный свиток.
— Приказано срочно передать вашему превосходительству!
Лейтенант с любопытством заглянул в карету, и Батистине почудилось, что он смотрит на нее с какой-то наглой дерзостью.
— Простите, ваше высочество… Долг службы!
Губернатор развернул свиток. Мгновенно лицо его побагровело, он с испугом уставился на Батистину, а затем обратился к офицеру:
— Гм… Прадель… откуда… гм… кто передал вам этот документ?
— Два капуцина из монастыря в Поншартренс, ваше превосходительство!
— Но… но каким образом он попал к ним в руки?
— Умирающий отдал им его на исповеди, ваше превосходительство!
Губернатор вытер лоб платком. Мысли у него путались, руки дрожали, лицо приобрело желто-зеленый оттенок.
«Боже милосердный, если все это правда, моей карьере пришел конец!» — подумал несчастный маркиз.
Нене, Тонтон и Золотая Ляжка вытягивали шею, стараясь разглядеть, что написано в таинственном документе. Они совершенно забыли, что не умеют читать.
Батистина же, сохраняя скорбное выражение потрясенной горем вдовы, даже не шелохнулась.
— Покорнейше прошу извинить меня, мадам!
Маркиз де Водрей выскочил из кареты. Знатные особы, стоящие на паперти, начали перешептываться, догадываясь, что произошло из ряда вон выходящее, событие.
— Лейтенант, приказываю вам проводить госпожу герцогиню в Бель-Иль в сопровождении ваших гвардейцев! — громко распорядился губернатор, а шепотом добавил:
— И не выпускать ее из дворца ни под каким предлогом!
Адриан машинально схватился за эфес шпаги, однако сражаться одному было бы чистейшим безумием. Флорис, увлеченный Эмилией, казалось, ни на что не обращал внимания.
