А через несколько дней раздавался звонок. И тогда телефон становился каменной преградой на пути ко мне. Сначала, определив, кто меня беспокоит, я начинала хрипеть и кашлять в трубку, уверяя, что страшно больна. «Чем?» — осторожно спрашивал мой «поклонник». «Какой-то вирус», — беспечно бросала я, и наша предполагаемая встреча откладывалась на две недели. Через две недели у меня начиналось расстройство желудка, а потом такой больной женщине либо переставали звонить, либо я сама не подходила больше к телефону.
Однако Клим никогда не звонил мне домой. Он приезжал с гвоздиками: три полумертвых цветка в помпезном зеркальном целлофане с разноцветными ленточками. Он говорил: «Переодевайся. Я жду тебя в машине» — и ни разу не переступил порога моей квартиры.
— Я даже не думал, что есть люди, с которыми происходят столь странные вещи, — задумчиво сказал Федор.
— А мне и в голову не приходило, что это может показаться кому-то странным.
В один прекрасный день, когда мы мирно жевали цыпленка табака в каком-то ресторанчике на Садовой, Клим вдруг сказал без всяких предисловий:
— Сима, а не кажется ли тебе, что в нашем с тобой возрасте пора уже обзаводиться семьей?
И не успела я пожать плечами, как он развил свою мысль:
— Мы ведь уже достаточно знакомы, чтобы ты могла разглядеть во мне прекрасную партию и сделала вывод, что лучше меня тебе никого уже не найти. Поэтому предлагаю твой вывод оформить документально, то есть расписаться и сыграть свадьбу.
Мне показалось, что косточка застряла у меня в горле, я округлила глаза и перестала жевать.
— У меня шестикомнатная квартира, нуждающаяся в заботливой женской руке, — продолжал Клим, — машина, кое-какие сбережения. Медовый месяц проведем в Греции, я уже договорился на работе.
— А-а-а меня с работы не отпустят…
Глупо, конечно, но в тот момент я никак не могла найти более существенную причину, чтобы отвертеться от его предложения. В глубине души я искренне надеялась, что Клим разочарованно вздохнет после моего сообщения и скажет: «Ну тогда ладно, не будем жениться». Но этого не произошло.
— Вздор, — сказал он. — Работа твоя, Сима, — вздор. И зарплата — вздор. Тебе не нужно будет больше работать. Ты сможешь посвятить себя целиком нашему дому. Согласись, не каждой женщине выпадает такая удача.
Я мысленно согласилась и позавидовала сразу всем женщинам, лишенным ее.
— Пойдем потанцуем, — сказала я, чтобы хоть как-то отвлечь его от странной идеи жениться на мне.
Дожевывая цыпленка, Клим, ухмыляясь, встал, решив, очевидно, что я одобряю ход его мыслей, и, обойдя стол, протянул мне руку. Рука была жирная, я понимала, что платье мое будет испорчено, но мне нисколько не было жаль его. Пока мы танцевали, да и весь остаток вечера я возбужденно болтала, не давая ему вставить слово. Я делала это не специально. Сработала какая-то защитная реакция организма, выплескивая сумбурный нескончаемый поток слов. У моей двери, где мы обычно прощались, этот поток забил фонтаном, но Клим все-таки прервал меня:
— Я рад, что ты так все восприняла. Завтра суббота. Нам с тобой нужно будет встретиться в воскресенье и обсудить все детали бракосочетания.
Когда я переступила порог своего дома, то припала к двери, словно она нуждалась в подпорке, словно Клим мог вышибить ее и ворваться сюда. Но шаги его давно смолкли внизу. Руки мои совсем окоченели, и я сунула их под теплую воду и простояла так минут двадцать, пока они не начали понемногу оттаивать.
Ровно половину субботнего дня я провела в поисках выхода из сложившейся ситуации. Но ситуация была похожа на мышеловку, а я на беспечную мышь, которой уже защемили хвост. В полдень я вспомнила, что когда-то Клим давал мне номер своего телефона. Перерыв весь дом, я отыскала все-таки клочок бумаги с этими цифрами и дрожащей рукой набрала номер.
Зловещий женский голос уведомил меня, что никого нет дома, и предложил оставить сообщение на автоответчике. Я положила трубку на рычаг, но как только она коснулась аппарата, сообразила, что автоответчик — это гораздо лучше, чем живой Клим. Он ведь не будет меня уговаривать, не станет настаивать на встрече, не обругает. Я снова набрала номер и, нетерпеливо выслушав во второй раз все, что говорила мне мадам-автоответчик, быстро пробормотала:
— Это Сима. Встретиться в воскресенье не смогу. У меня дежурство, совсем забыла. Извини.
Потом я позвонила Ольге, потому что именно у нее было дежурство в воскресенье, и предложила подменить ее. Уговаривать ее не пришлось, потому что ей, разумеется, в выходной хотелось побыть с семьей, а не с собаками. Потом я выключила телефон из розетки, сбегала за продуктами, а когда вернулась, покрутила дверной звонок, чтобы он вышел из строя. Я решила не светиться и никуда из дома до воскресного утра не выходить. Субботу я провела словно в осаде. Поминутно мне мерещились шаги на лестничной клетке и казалось, что кто-то дергает дверную ручку. Я даже телевизор и свет не включала в целях конспирации. В два часа ночи, когда мне точно никто не мог позвонить, я включила телефон и заснула, наконец, сном притомившегося партизана.
— И это весь ваш роман? — спросил Федор.
— Весь, — подтвердила я.
— И ты собиралась выходить замуж за совершенно незнакомого человека?
— Я не хотела!
— Но вышла бы!
— Наверно, да, — вздохнув, призналась я. — Как бы я ни упиралась, все события подталкивали к этому шагу. Но мне, правда, очень не хотелось.
— А теперь?
— Что теперь?
— Теперь что ты будешь делать?
— Теперь буду прятаться.
— А почему ты не можешь встретиться с ним и все объяснить?
— Он меня и слушать не станет!
— А ты попробуй.
— Я боюсь. Я вообще с удовольствием уехала бы в другой город.
— В какой?
— Все равно, лишь бы только меня оставили в покое.
— Ладно, — сказал он, — на сегодня все. Давай спать. У меня две комнаты и два раскладных кресла, не считая дивана.
Я посмотрела на часы и вздрогнула. Я упивалась рассказами о своих неприятностях до трех часов ночи.
— Не-е, я лучше в офис.
— С ума сошла? Сторож — и тот спит давно… Я тебя не съем, даю слово. История твоя на редкость странная. Да и сама ты не то чтобы обычная, Серафима. Но я сейчас уже плохо соображаю. Завтра что-нибудь придумаем, ладно? Единственное, что я понял, что ты все делаешь не так, как надо. Ну да ладно. Диван, на котором ты сидишь, в полном твоем распоряжении. Вот постельное белье. А я, значит, пойду туда, в соседнюю комнату.
А сам остался стоять и вопросительно смотреть на меня.
— Ну, хорошо, — сказала я, чувствуя, что то ли краснею, то ли меня кинуло в жар от нестандартности ситуации. А может быть, от чего другого, мне пока не знакомого.
— Хорошо. — Он помолчал. — Если что нужно, крикни или стукни в стенку.
— Обязательно.
— Спокойной ночи?
— Спокойной ночи.
В этот день я поняла, что спокойные ночи бывают только дома, на любимой тахте. И еще я поняла, что бывают такие неспокойные ночи, которые вспоминаешь, потом с самыми теплыми чувствами.
Я постелила белоснежную простыню, бросила поверх нее одеяло. Осторожно, словно шорох одежды мог стать чем-то вроде взрыва посреди этой ночи, разделась, предусмотрительно оставив на себе как можно больше вещей. Полежав минут пятнадцать с закрытыми глазами, я поняла, что сон вовсе не собирается принять меня в свои объятия. Мне казалось, что я слышу музыку откуда-то с верхнего этажа. То ли там что-то праздновали, то ли все это было наваждением, но слова, звучащие в такт мелодии, объясняли и мое теперешнее состояние, и, может быть даже, состояние моего соседа, который за стенкой усиленно ворочался с боку на бок и, похоже, тоже никак не мог уснуть.
«Он мне нравится», — сказала я мысленно сама себе то, что давно витало в воздухе, еще с той самой минуты, когда он сидел на полу в кафе и ошалело оглядывался по сторонам. Сказала и испугалась. Не может быть! Мужчины чаще всего вызывали у меня чувство собственной неполноценности, и, если не были достаточно настойчивы, я не испытывала к ним отвращения.
У меня были возлюбленные когда-то. Но это было так давно, что я об этом уже и не вспоминала. Один из них преподавал у нас в ветеринарном техникуме биологию. Он был на десять лет старше меня, говорил много и, как мне тогда казалось, необыкновенно умно. В любви же он был краток. Не то чтобы скуп, а лаконичен, как предложение из подлежащего и сказуемого. Этакий двучлен — и никаких тебе эпитетов.
Другой увлеченно читал стихи собственного производства и стрелял у меня трешки в долг. «В долг» — это так называлось, потому что отдавать их он не собирался. Но я не обижалась. Мне было приятно, что он сваливался как снег на голову. Трезвонил в половине двенадцатого ночи в мою дверь и сыпал рифмами прямо с порога. Потом съедал мой запас провизии на неделю и дарил мне свою любовь, как литературную премию.
