Мне не нравились его стихи, но очень нравилось, как он их читал: в нем погиб большой артист. Но однажды он исчез, а через пять лет я встретила его у метро. Он сидел там с аккордеоном и пел песню «Вологда», а вокруг стеной стоял кружок пенсионеров. Перед ним был распахнут футляр от аккордеона, и кое-кто бросал туда мелкие монеты. Вид у моего друга был весьма помятый и, как говорится, спитой. Я не стала останавливаться и обнаруживать себя и быстрым шагом прошла мимо. Вслед мне несся его голос со знакомым надрывом и появившейся хрипотцой.
Вот и вся моя любовная практика. К этим мужчинам я испытывала однозначное чувство благодарности за то, что они выделили меня из толпы, подошли поближе и дали себе труд разглядеть меня попристальнее. Возможно, они тоже меня целовали, я уже не помню, но поцелуй, отправляющий в глубокий транс, был для меня открытием. Наверно, именно в этот момент сердце мое окончательно сдалось на волю своего победителя, хотя я как взрослая женщина и тем более как женщина, которая немного старше, еще пыталась призывать на помощь здравый смысл и сопротивляться.
Теперь, лежа в постели, я с ужасом припоминала, как полностью отключилась после первого же прикосновения его губ к моей щеке, и от одного этого воспоминания по телу ползли мурашки. А в небе ко всему прочему висела огромная круглая луна, освещая комнату лучше любой лампы. Музыка, или покачивания луны (или танец облаков вокруг нее?), или все мои нелепые мысли, но что-то заставило меня подняться и пойти на кухню. Мне захотелось пить. Казалось, без воды я больше не смогу прожить и минуты. Закутавшись в одеяло, я наклонилась к крану и припала к воде, как путник, скитавшийся три дня и три ночи в горячих песках Каракумов.
В тот же миг открылась дверь в соседнюю комнату, и на кухню вышел Федор.
— Привет, — сказал он, и мы расхохотались, потому что оба были в одеялах, как близнецы. — Я тоже пить хочу.
— Луна спать мешает, — пыталась оправдаться я.
— Задерни шторы.
— Но ведь я все равно знаю, что она там…
— Да?
Лунные волны стали проникать и на кухню, а музыка зазвучала громче. Судя по взгляду Федора, он все это тоже слышал и чувствовал, и реагировал на все это точно так же, как я. Мы перебросились еще парочкой каких-то незначащих фраз и разошлись, но теперь все изменилось.
Музыка добрых эльфов перешла в восторженный марш, и сердце мое забилось в том же ритме. Теперь я была почти уверена в том, что тоже ему понравилась. Еще я знала, неизвестно откуда, но все-таки знала, что, если я сейчас стукну в стенку, он незамедлительно явится ко мне с самыми любопытными намерениями. И если через час стукну — тоже явится. И даже если стукну под утро. Это было новое для меня ощущение. Я почувствовала себя чуть ли не сверхчеловеком, а точнее — сверхженщиной, в руках которой мужчина приобретает восковую мягкость. С ним можно было делать все что угодно, потому что он целиком и полностью находился в моей власти. Никакие «не может быть» больше не лезли мне в голову. Все зависело только от меня.
Я сладко засыпала, чувствуя себя впервые в жизни повелительницей, словно став на целую голову выше той Серафимы, которой всегда была. Я засыпала спокойно, будто Федор дал мне обещание, что никуда теперь не денется. Влюбленность зрела во мне как сладкий плод, и мне не хотелось торопиться срывать его до времени. Мне, может быть, даже и Федора теперь несколько дней было не нужно. Я могла бы блуждать где-нибудь в парковой зоне и вынашивать в себе это чудесное чувство, доводя удивительный плод до состояния зрелости.
Внутри открылась потайная дверь, и душа моя, намаявшаяся взаперти, устремилась пчелкой к золотисто-зеленым бескрайним лугам, разливающим запах меда на многие мили…
Утром я открыла глаза, как только прозвенел будильник в соседней комнате.
— Серафима, — закричал мне оттуда Федор, — подъем! А то сейчас займу ванную, будешь ждать годы!
— Я первая! — Мой голос звенел, как в детстве на пионерских зорьках во время речевки.
Когда я вышла из ванной, смыв все свои прежние горести и окрыленная только новыми чувствами, Федор спросил меня:
— Одно покоя не дает. Откуда твой хахаль узнал номер моего телефона?
— Я как-то об этом не подумала, — пролепетала я.
— Вот. — Он поднял указательный палец вверх. — Мы вчера думали совсем не о том.
И удрал в ванную. А я пошла на кухню, решив проявить хоть какие-нибудь кулинарные наклонности в виде бутербродов с маслом и кофе, если найду. Интересно, он сказал мне все это для того, чтобы донести до моего сознания первую мысль, про Клима, или вторую — про то, о чем мы с ним вчера думали? Разумеется, размышления о второй части были мне теперь намного ближе, но я никак не могла выбросить из головы первую. А действительно, как же он узнал, где я?
Не успев задать себе этот вопрос, я почувствовала, как во мне закипает незнакомое доселе чувство. Что-то похожее на негодование. И чем больше я думала о Климе, тем отчетливее оно обнаруживало себя. Я даже определила причину этого нового чувства. Оно развилось оттого, что мне мешали наслаждаться садовоогородническими трудами по доведению плода моей влюбленности до оптимальной кондиции.
«Да кто он такой, этот Клим? Что ему надо от меня?» — промелькнули крамольные мысли и тут же осели на дно, сжавшись до размеров бисера. Мне снова стало страшно, что придется объясняться с Климом и, возможно, провести с ним остаток моей безрадостной жизни. Но страх был теперь какой-то ненастоящий. Он скользил по бисеру возмущения, рассыпавшемуся на дне моего сознания, не в силах укрепиться там и пустить корни. В душе теперь зрело упрямство, и все мои чувства, объявив общую мобилизацию, встали на защиту недозревшего плода любви.
Федор вышел из ванной весь мокрый и, насвистывая, направился ко мне на кухню.
— Вот это да! — сказал он, пересчитывая бутерброды, которые я автоматически намазывала последние пятнадцать минут. — Ты все это съешь?
Я посмотрела на тарелку и ужаснулась, но, решив не сообщать ему сразу, какая я растяпа, объяснила:
— Хочу взять с собой вместо обеда.
— А-а-а, — протянул он не очень уверенно — оттого, наверно, что я расхозяйничалась в его доме.
В это время зазвонил телефон. И мне стало дурно. Федор посмотрел на меня и взял трубку:
— Я слушаю. Нет, Серафимы здесь нет. Звонили в офис? Простите, а кто вам дал этот телефон?.. Бросил трубку, — сообщил Федор, оборачиваясь ко мне. — Он и рабочий мой номер знает, вот чудеса. Может, он в органах работает?
— Да нет, он чем-то торгует.
— Ты уверена?
— Он сам говорил, — сказала я и только теперь подумала, как глупо верить каждому чужому слову.
Действительно, я ведь ничего не знаю о Климе. Совсем ничего. Только то, что он сам счел нужным рассказать мне. Это понятно, мне ведь все это было неинтересно.
— Внимание! Оглашаю план на сегодня, — строго сказал Федор. — Даю тебе отгул на полдня. Съездишь в свою контору и привезешь трудовую. Буду тебя на работу оформлять. А то тебя того и гляди сманят замуж, а я без секретарши останусь, — подмигнул он мне.
— Не сманят, — сказала я почти твердо.
— О! — обрадовался Федор. — Чувствую нотки уверенности в голосе. Прорезалось, значит. Это хорошо. Кстати, погода портится, тебе не кажется?
— Да вроде бы.
— Ты до декабря собираешься в таком виде по улицам разгуливать? Зонт у тебя хотя бы есть?
— Нет.
— Нужно будет заехать домой и взять необходимые вещи. Позвони своей Светлане.
Мне очень не хотелось звонить, но действительно погода портилась с каждым днем, по небу вот уже неделю бродили тучи, так что пора было одеваться потеплее.
— Никто не берет трубку, — сообщила я минут через пять.
— Ладно, позвоним вечером. А теперь — вперед, клиенты ждут.
Полдня мы работали без «перекуров». Люди шли сплошным потоком, Федор давал им четкие и ясные консультации, а я по его просьбе коротко протоколировала прием, записывая, кто и по какому поводу приходил. Если клиент просил посмотреть его дело, я назначала час и дату второго визита, ориентируясь по расписанию на следующую неделю, светящемуся на экране компьютера.
В два часа, наспех попив кофе с многочисленными бутербродами, которые я не позабыла захватить, Федор принялся выгонять меня:
— Давай, вперед. И без трудовой не возвращайся.
Мне очень не хотелось ехать, но это было необходимо, так говорил Федор, и он был прав.
В клинике по-прежнему шли операции, сидели в приемной люди с собачками на поводках и с кошечками в сумках. Увидев меня, Галина Ивановна, наш хирург, спросила удивленно и немного разочарованно:
— Ну что ж это вы, Симочка, оставляете нас. А я думала, вам здесь нравится, — и пригласила следующего посетителя в свой кабинет.
«Наверно, ее не ввели в курс дела», — решила я и пошла искать бессменно теперь дежурившую Ольгу. К моему удивлению, в комнатке медсестер сидела незнакомая молодая девушка в белом халате.
