Прошло два-три месяца, а София — прооперированный нос которой первое время даже снился Римини — так и не показывалась на горизонте. Тот долг, который Римини некоторое время назад считал неоплатным, постепенно таял и вскоре — поскольку кредитор исчез — был списан за невостребованностью. Как-то раз, сидя в приемной у стоматолога, Римини листал рекламный журнал, посвященный достижениям платной медицины: в разделе новостей общественной жизни он наткнулся на занятную фотографию: София стояла рядом с отцом — оба расправили плечи и выпрямились, словно почетный караул, охраняющий большую картину, — это был не то заливной луг, не то какой-то странный пляж, не то море, в волнах которого терпели крушение корабли и почему-то оказавшиеся в воде коровы; судя по подписи к фотографии, художник назвал свой холст «Эмоциональным пейзажем». Кроме того, журналисты, как всегда, что-то напутали — по крайней мере, София была представлена в журнале как куратор выставки по фамилии Староста. Как ни всматривался Римини в нос Софии, никаких изменений ему обнаружить не удалось; впрочем, фотография — чуть-чуть смазанная — скорее всего, была сделана либо любительской камерой, либо впопыхах, одним из тех стервятников, которые неизменно набрасываются на посетителей и участников любого светского мероприятия. Несколько дней спустя, вернувшись домой, он полистал блокнот, лежавший у телефона, и обнаружил записанное рукой Веры имя: Соня. Римини вздрогнул и приготовился к очередному скандалу — псевдоним был настолько прозрачным, а предложение встретиться настолько очевидным, что… лучше бы уж София представилась своим настоящим именем. Соней звали младшую сестру Рильтсе, погибшую при кораблекрушении в возрасте шестнадцати лет. Но Римини ошибся, предположив, что все очевидное для него будет столь же понятно и наполнено глубоким смыслом для Веры. «Какая-то подруга Виктора», — пояснила она, когда Римини с деланым равнодушием вопросительно протянул ей блокнот; в Верином голосе не звучало ни упреков, ни подозрений, ни затаенной обиды. «Она что-нибудь передавала?» — поинтересовался Римини. «Да нет, ничего особенного. Просто спросила, давно ли ты общался с Виктором». — «Странно», — сказал Римини. «Я бы на твоем месте перезвонила», — заявила Вера. «А телефон она оставила?» — «Не ей, а ему. Перезвони Виктору. Говорила она, кстати, как-то странно — я думаю, ей нужно передать тебе что-то важное». — «А почему она тебе не сказала, если это так важно?» — спросил Римини и сам испугался того, как близко подошел к краю пропасти. Впрочем, на этот раз все было не так, как обычно: Вера почему-то прониклась доверием к окружающему миру и не насторожилась, услышав женский голос в телефонной трубке; Римини же с завидной настойчивостью подкладывал мину за миной под такое шаткое, непрочное настроение своей возлюбленной: каждый его вопрос мог оказаться лишним — и все было бы потеряно. «Потому и не сказала, что это, наверное, что-то действительно важное», — сказала она и вдруг посмотрела на Римини так, словно увидела рядом с ним какую-то если не опасную, то уж точно подозрительную тварь, от которой его лучше было бы держать подальше: безмятежности и след простыл. Вера передала Римини телефон. Он снял трубку — как в замедленной съемке — и понял, что у него уже успели вспотеть ладони. Все было потеряно. София проникла в его тщательно охраняемую крепость. Она не только сумела провести Веру, но более того — ей удалось сделать ее своим агентом. Именно Вера была гарантией того, что сообщение будет доставлено адресату, и именно Вера должна была проследить за тем, чтобы Римини почувствовал себя обязанным ответить на этот призывный клич. Угроза теперь исходила не извне, а изнутри его нового мира, и источником угрозы стала женщина, вокруг которой эта новая жизнь была выстроена. Такого поворота событий Римини и вообразить не мог. Вера вдруг предстала перед ним в виде слепого орудия какой-то могущественной злой силы — слепого, но безжалостного и чудовищно эффективного. Набирая номер Виктора, он почувствовал, что его жизнь, которую он давно представлял себе как войну, переходит в новую фазу, где все старые правила теряют силу, а оружие и доспехи, защищавшие его ранее, не справляются с новыми опасностями и приносят не больше пользы, чем детские игрушки. Трубку сняла девушка, которая сообщила Римини, что Виктор в больнице. «Туберкулез», — уточнила она после секундной паузы, словно сверившись предварительно со списком тех, кому было позволено сообщать эти печальные сведения. «С кем я говорю?» — спросил он. «Это Соня», — сказала девушка. Это была двоюродная сестра Виктора, которая жила в Энтре-Риос и приехала в Буэнос-Айрес на пару недель — на какой-то семинар, продвинутый курс не то косметологии, не то космологии, не то климатологии, Римини толком не расслышал; Виктор предложил ей пожить у него дома — поливать цветы и заодно отвечать на телефонные звонки. «Ну да, да, конечно», — смущенно бормотал Римини, чувствуя себя полным идиотом — судьба в очередной раз эффектно посмеялась над ним, легко перевернув с ног на голову все, что он себе напридумывал.
Разумеется, он решил немедленно съездить к другу в больницу, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Пока он тут, видите ли, обдумывает, как избежать приступов ревности и упреков, Виктор лежит в больнице, харкая кровью. Ну надо же было в очередной раз оказаться такой скотиной! Он приехал в Немецкий госпиталь и прошел внутрь, избегая смотреть в сторону дежурной медсестры. Всякий раз он чувствовал себя у больничной стойки администратора, как на паспортном пограничном контроле — ему казалось, что именно у него что-то будет не в порядке с документами и именно его не пропустят дальше. «Палата четыреста четыре», — сказала ему Соня. Римини общался с ней только по телефону, но она была для него чем-то гораздо более реальным, чем больничный вестибюль, в который он зашел с улицы, и дежурная на входе, выказавшая вялое поползновение встать и преградить ему путь. Римини вызвал лифт и стал подниматься на пятый этаж. В кабине он внимательно осмотрел полированные алюминиевые стены, и ему вдруг стало не по себе — у него подкосились ноги, как будто из коленных суставов неожиданно вынули какую-то важную опорную часть. Чтобы отвлечься, он сосредоточил внимание на человеке, ехавшем с ним вместе: невысокий, плохо выбритый мужчина барабанил пальцами по кнопкам, а когда лифт останавливался на очередном этаже, всякий раз высовывал голову, чтобы наскоро оглядеть очередной больничный коридор. На пятом этаже вымытый пол сверкал так, что начинало резать в глазах. Ощущение такое, подумал Римини, что идешь по зеркалу. В углу, на гостевой банкетке, лежал, запрокинув голову и похрапывая, пожилой мужчина; у него в ногах на полу примостился маленький мальчик, которому в голову только что пришла гениальная мысль — связать спящему шнурки на ботинках.
Римини вошел в палату без стука. Его сразу же удивило то, что в помещении было прохладно — не так, как обычно бывает в больницах; кроме того, воздух был неожиданно свеж — по всей видимости, система вентиляции работала на славу, может быть даже излишне эффективно для палаты с тяжелобольным. Римини на цыпочках прошел мимо двери душевой, где, судя по звуку, из кранов текла вода, и, прежде чем войти в саму палату, успел обратить внимание на гостевой диванчик, на котором лежала черная суконная куртка, берет и холщовая сумка — так и оставшаяся на плече куртки, словно хозяйка сняла обе эти вещи одним движением. Порознь ни сумка, ни куртка, ни берет ни о чем ему не говорили. Но стоило отвести от них взгляд, как они, словно капельки ртути, слились в нечто единое, показавшееся Римини подозрительно знакомым. Посмотрев в сторону кровати, он увидел медсестру, которая как раз повернулась к нему, что-то протягивая. «Держите. Не давайте ей остыть», — сказала женщина. Римини увидел Виктора, лежавшего с закрытыми глазами, а в следующую секунду — шприц, прозрачный цилиндр которого был заполнен кровью. «Ну, держите же, — повторила медсестра, протирая вены на предплечье Виктора кусочком ваты. — Держите в ладонях, чтобы кровь не остыла». Римини послушно взял шприц в руки и почему-то подумал: «Зачем ее греть? Это же кровь. Она и так горячая». У него вдруг закружилась голова, помутнело в глазах, ноги задрожали — последнее, что он запомнил перед тем, как упал в обморок, был звук открывающейся двери душевой, шаги за спиной и испуганно-удивленное лицо медсестры, которая пыталась что-то сказать ему, — что-то, чего Римини уже не услышал.
Из глубокого провала, в который он рухнул, его вытащил голос и невидимые руки. Лежа на полу, он увидел перед собой тень в светящемся ореоле; вскоре, словно по команде из какого-то центра управления, где поочередно подключали блоки восприятия окружающего мира при помощи тех или иных чувств, к Римини, вслед за зрением, вернулся и слух: он вновь стал слышать то, что происходило в помещении; кроме того, верх вновь стал верхом, низ низом, и он наконец вновь обрел способность ориентироваться в пространстве. Он узнал голос медсестры, которая не то что-то кому-то доказывала, не то оправдывалась: «Да это же просто шприц с кровью! Кто бы мог подумать, что…» При этом руки медсестры слегка приподняли его голову и подсунули под нее что-то мягкое и удобное. Впрочем, Римини гораздо больше занимало теперь другое: постепенно неясный силуэт, оказавшийся в его поле зрения, обретал все более конкретные и узнаваемые черты; при этом он слышал еще один голос — узнаваемый с первой секунды, этот голос напевал что-то вроде колыбельной. София пела. Пела ему. Губы ее оставались почти неподвижными, и звук распространялся не столько по воздуху, сколько через близость, через физический контакт между ними. «Бедненький», — сказала София, улыбнувшись Римини, когда увидела, что он ее узнал. Римини пошевелил головой и понял, что она лежит на коленях Софии. Ему тотчас же захотелось встать или хотя бы отодвинуться от нее. При этом он чувствовал какое-то неприятное покалывание в ладони; скосив глаза, он понял, что все это время медсестра аккуратно вынимала пинцетом из его руки крохотные осколки стекла. Он вопросительно посмотрел на нее, увидев рядом с собой лужицу крови. «Это не ваша, не бойтесь», — поспешила успокоить его медсестра. Римини приподнялся на локте. Виктор сидел на краю кровати, болтая босыми ногами. Он сделал приветственный жест. Римини уперся рукой в пол, согнул в колене одну ногу, затем другую и наконец сумел встать на четвереньки — при этом он все время ощущал где-то рядом руки Софии, хотя она ни разу даже не притронулась к нему. «Не торопись, давай потихонечку», — шептала она. Римини осмотрелся и прикинул расстояние до окружающих предметов — выходило, что до кровати в один присест ему не добраться; тогда он прицелился, вытянул руку, чтобы ухватиться за край металлического шкафчика, но промахнулся — одновременно его коленка заскользила по лужице крови, и он вновь чуть было не рухнул на Софию и медсестру. Виктор не удержался и рассмеялся в полный голос. Тем временем медсестра, стараясь сохранить серьезный вид, обратилась к Софии с предложением; «По-моему, здесь этот молодой человек представляет для нас всех серьезную опасность. Отвели бы вы его куда-нибудь от греха подальше, например — в ближайший бар».
