Они прощались в маленьком пляжном кафе, под песню In Grid "Tu еs foutu", от которой тем летом сходила с ума вся Одесса, под шумный говор веселых курортников. Из всего прощания она не запомнила ничего, только сломанную бумажную гвоздику в пластиковой вазочке, грустно наклонившую свою гофрированную головку к пивной луже на столе. Лара смотрела на эту гвоздику, и ей хотелось плакать. Но она не могла ни плакать, ни сказать ему, что он тот, единственный, самый дорогой, самый любимый, и что без него она не сможет ни есть, ни пить, ни дышать. Не могла, потому что у него была невеста и там все было решено, даже зал заказан. А от бабки-польки Лара унаследовала не только изящный вкус, но и гонор. Она никому никогда не навязывалась, и не станет теперь. Ведь он молчит. Подумаешь, погуляли вместе пару раз по Одессе, посидели в ресторане на Дерибасовской - так там вся улица в сплошных забегаловках... Обычное курортное даже не приключение, а знакомство. И сегодня он улетает, а она остается.
Прощание вышло поспешным и даже сухим: она торопилась, боялась не сдержать слез. Он, похоже, был немного задет, но ничего не сказал, только долго посмотрел ей в глаза. И ей показалось, что и у него на устах замерли и не родились заветные слова...
Прочь, прочь от этого, прочь от безысходной боли последней минуты прощания. Скорее в десятый трамвай и домой, закрыть дверь в свою комнату и плакать навзрыд, реветь часами, днями о том, что самая первая любовь оказалась последней и что ничего изменить нельзя. Судьба все решила за них, и солнечные лучи расплываются тысячей оттенков на ее слезах. Она сцепит зубы, сдержит себя, дотянет до дома, не разревевшись. А через час самолет и они расстанутся навеки, потому что не судьба...
- Больше Витька Шмаков щипаться не будет, -- деловито сообщила подружке сидевшая возле Лары пигалица лет десяти на вид, не больше. - И в глаз пистонами стрелять не будет.
- А чего? - оживленно спросила подружка, видимо, также немало пострадавшая от зловредного Шмакова.
- У него рука переломанная в двух местах, -- радостно сказала пигалица. - Ему Крюк ее вчера поломал. За то, что он ему на дверях написал "Тут живет голубой козел". Хи-хи-хи!
- А как Крюк узнал, что это он?
- Почерк очень приметный. Он ведь "т" пишет как печатное, а "б" как латинское "h".
- Да, почерк у него странный... Вот дурак, не мог печатными буквами написать.
- Не мог, -- засветилась от счастья пигалица. - Потому что это не он писал. Это я написала его почерком. Крюк как увидел, сразу во двор, к пацанам, всех заставил написать эти слова ...гы-гы-гы... Это называется... сейчас вспомню... я в фильме видела... почерковедческая экспертиза!
- Это ты написала?!
- Я! Стремно придумано, правда?! Крюк Шмакова так бил, так бил, я все из окна видела! Так ему и надо, гаду!
Лара, до того механически слушавшая детский треп, как слушала бы жужжание мухи, вдруг вздрогнула и резко повернулась к маленькой соседке. Ее глазам предстала обыкновенная детская физиономия с вздернутым носом, усыпанным веснушками, живыми, чуть косо поставленными голубенько-серенькими глазками и тонкими красными губками. С полминуты Лара смотрела на девочку, как Тильтиль на Синюю Птицу, после чего вскочила и с пылающими щеками бросилась к выходу, едва успев выскочить из готовящегося закрыть дверцы трамвая.
- Вот чудачка! - сказала пигалица, проучившая Шмакова, подружке, обе девчонки удивленно переглянулись и почти одновременно пожали плечами.
Чудачка тем временем, выскочив чуть ли не на середину дороги, останавливала машины, отчаянно маша руками, и ругала себя последними словами.
- В аэропорт, срочно! - скомандовала она остановившемуся таксисту, забыв, что у нее с собой нет денег.
В машине Лара, смеясь и плача, начала приходить в себя, бормоча что-то и качая головой, так что седоусый таксист начал с недоумением и даже опасением посматривать на странную пассажирку. Но Лара не замечала этого, сосредоточенная на одной мысли: какая же она дура! Маленькая пацанка, ей по пояс, походя решила свои проблемы (и ведь тоже с мужиком, хоть и малолетним, все страдания от них, в любом возрасте!), а она, взрослая корова, нудит и шморгает носом: не судьба! Все решено! Кем решено? Его родителями? Его невестой? Кто такая невеста? Если жена не стена, то невеста вообще ширма. Сложил и засунул в угол. Пусть там стоит, пылиться. Она ничего не имеет против этой девушки, но в любви каждый сражается за себя.
Алексея надо вернуть! Немедленно. Нельзя допустить, чтобы он улетел. Черт, самолет улетает через 15 минут! Он наверняка уже в зале ожидания. Только бы успеть! Лара принялась погонять таксиста, но, несмотря на все ее настойчивые понукания, к аэропорту они подъехали за три минуты до отлета. Тут Лара обнаружила, что денег нет, но это ее задержало лишь на миг: она сорвала с пальца серебряное кольцо, сунула его растерявшемуся шоферу и выскочила из автомобиля. Таксист открыл было дверцу, заорал "Куда! Стой!", но, рассмотрев массивное кольцо и увидев пробу, успокоился. Впрочем, в тот миг на земле не было силы, способной остановить мчащуюся к ближайшему таксофону девушку в коротком алом платье, на ходу вынимающую из сумочки телефонную карточку.
- Справочная? Диспетчерскую аэропорта, пожалуйста! Спасибо, записала. ("Только бы успеть! Только бы успеть!") Алло, диспетчерская? Отменяйте рейс "Одесса - Москва". Самолет за-ми-ни-ро-ван. Заминирован! Все!
Она шмякнула трубку и задохнулась, судорожно втянула в себя воздух, задрожала, но не от осознания содеянного, а от единственного страха: что, если самолет уже взлетел?! Уже должен был взлететь! Уже...
Когда, войдя в здание аэропорта, она услышала сообщение диктора о том, что рейс "Одесса - Москва" задерживается на два часа, ей показалось, что она выиграла в лотерею.
Первый раунд остался за ней. Но как победить во втором? Что сказать? Самым простым способом, конечно, была байка о беременности. Но тут вся гордость Лары восстала. Пусть другие ловят простачков на эту удочку, она никогда, она выше этого, не говоря уже о том, что они не были близки. Нет, она придумает что-нибудь другое.
Без запинки она набрала номер его мобильного - номер, в первый же день выученный ею наизусть.
- Леша? Да, это я, Лера... Как летишь? Да ты что? Не взлетел? Технические неполадки? В аэропорту? Я сейчас там буду. Как хорошо, что не улетел! Нам надо срочно встретиться.
Когда несколько побледневший (или ей так показалось?) Леша предстал перед ней (как невыносимо было двадцать минут прятаться за газетным киоском!), она схватила его за руку и потащила к выходу:
- Пошли отсюда, мне нельзя здесь оставаться!
Оставаться и впрямь не хотелось, особенно при виде пробежавших мимо нее дрессированных милицейский овчарок в сопровождении наряда саперов и слыша шепот зашевелившихся пассажиров: "Говорят, бен-Ладен бомбу в московский самолет подложил!" "Да ну!"
- Леша, спаси меня, -- сказала она, когда они вышли на залитую золотым августовским солнцем улицу. - Мне больше не к кому обратиться.
- Что случилось? - несколько обалдело спросил Леша.
- Меня ищут, -- прошептала она (и никакой лжи, ведь и впрямь ищут, а найдут - по заднице надают) и вдруг порывисто обняла его, прильнула к губам (обреченным жертвам все можно).
Он не вырывался, не целовался, стоял, как истукан. Видимо, в шоке. Это хорошо. Можно взять тепленьким и голыми руками.
- Кто ищет? - пролепетал Леша, обретая дар слова.
- Ой, -- театрально всплеснула руками Лара, -- это страшные люди...
Как всякая начинающая актриса, она переигрывала, но простодушный Леша ничего не заметил.
- Мой брат Виталик проиграл три дня назад им большую сумму в карты. Пять тысяч долларов, -- Лара сперва хотела сказать "тысячу", но спохватилась: прозвучит ли это убедительно для преуспевающей Москвы? - Он не говорил нам, боялся, искал деньги. Но ничего не нашел. И тогда они поставили ему условие: или они его убьют за долг, или он отдаст им меня... Чтоб я стала проституткой и отработала им эти деньги в турецком борделе... Леша! Помоги мне!
Лара зашлась такими рыданиями, что сердце сжалось бы даже у пенсионера-патологоанатома, а не только у тайно и мучительно влюбленного 25-летнего юноши. Леша обнял ее, начал утешать и расспрашивать о подробностях, которые давались ей тем более легко, что все было правдой: был брат, был проигрыш, и были жестокие бандиты, способные на все. И так ли уж важно, что одиннадцатилетний брат проиграл в карты и другие игры в компьютерном салоне не 5000 долларов, а 50 гривен? И что за чужие долги чуть не продали в бордель не ее, а одну ее знакомую девчонку, одно время гулявшую с братками? Все эти детали не существенны, особенно когда речь и впрямь идет о жизни и смерти. Ведь в 18 лет живешь, пока любишь; умение жить другими радостями бытия приходит потом.
- Понимаешь, они знают всех моих друзей, всех родных, в Одессе мне от них не спрятаться. Я обречена. И я знаю, -- взяла высокую лирическую ноту Лара, -- ты не можешь мне ничем помочь. Я просто хотела сказать тебе, что я тебя люблю. И все. И попрощаться с тобой, чтоб ты запомнил меня такой, а не такой, какой меня сделают...
