— Как именно?
— Ну, что-то похожее на месячные.
Меня трясло.
— Это матка сокращается! — сказала Сильвия.
— Да? — поморщилась я. — Живот как будто сводит. Больно.
— Просто небольшая «тренировка» перед схватками, — Сильвия развернулась и положила руку мне на живот, там, где находился ребенок.
Я выдохнула.
— Все нормально? — нежно спросила она.
Я кивнула.
— Сейчас ты можешь потренироваться, и когда ей придет время появиться на свет, — она убрала мне со лба волосы, — мы будем готовы.
«Я не знаю, не знаю», — хотелось сказать мне.
— Ее передадут тебе и мне, и мы будем любить ее.
— Не знаю, — пробормотала я.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Сильвия, слегка побледнев.
— Мне плохо.
— Милая, иди ко мне.
Я легла рядом с Сильвией. По коже, которая у меня во время беременности всегда пылала огнем, прошло покалывание. Место между грудями покрылось потом, хотя мне было холодно.
— Во Франции… — начала она.
— Знаешь, — отрывисто произнесла я, — а я ведь не должна была туда попасть. Я так переживала. Матери нужно было оставить меня дома.
— Но у тебя была мать, — сказала она. — Она любит тебя. Посмотри, что она до сих пор для тебя делает, — она обвела рукой комнату, потом опустила ее обратно мне на живот.
— Да, была. А у тебя…
Она вскинула бровь.
— Не помню, видела ли я вас с ней вместе когда-нибудь, — с сомнением произнесла я.
— А я видела вас вместе. Она болтала с тобой в приемной. Один раз я даже видела, как она, проходя мимо тебя, погладила тебя по голове.
— О Сильвия! — воскликнула я, почувствовав жалость.
— А еще она пила. Ты об этом догадывалась?
— Пила? — удивилась я. Пустое лицо докторши всплыло у меня перед глазами, словно я видела его только вчера, только теперь уже я воспринимала его иначе, как взрослый человек.
Матку сжало словно тугим ремнем. Я не смогла сдержать стон. Мне представился массажер для похудения пятидесятых годов. Резиновая лента, трясущая жир улыбающейся женщины.
— Еще слишком рано, — простонала я.
— Дыши! — сказала она. — Дыши, как тебя учили на курсах подготовки. Это просто сокращения матки.
— Откуда ты знаешь? — процедила я сквозь сжатые зубы.
— Она не любила ничего, кроме выпивки, — сказала Сильвия.
Воображаемый ремень стянулся еще крепче.
— Ричард, — вырвалось у меня.
Сильвия повернулась и посмотрела на меня сверху вниз, рот слегка приоткрыт.
— Что?
На минуту стало тихо.
— Я… — Мне показалось, что она вот-вот заплачет, отчего у меня у самой защипало в глазах.
— Дыши, Лелия.
— Да. Я…
— Это не давало нам сблизиться, как мне казалось, — решительно сказала она. — И еще то, что она презирала вонючий комок грязи, мерзкое отродье, которое называлось ее дочерью.
Меня передернуло.
— Она пила каждый вечер, — тихо продолжила она. — Все время, пока была беременна. Я думала, что водка погубит ребенка. Но я вела себя тихо, потому что боялась, что она выйдет из себя. Я все время только то и делала, что читала, так ведь, Лелия?
— Ты и сексом занималась, — сказала я. — Ты была ребенком, но у тебя была подруга.
— Да, когда Софи-Элен была рядом. Но все остальное время я читала. Мне больше нечем было заняться. Я думала, что она превратилась в алкоголичку. Считала, что она была не способна любить. А потом…
— Но она ведь так напряженно работала, — сказала я, дрожа всем телом. Напряжение в животе начало спадать. Я попыталась дышать спокойнее.
— Да знаю я, знаю. Она была прекрасным врачом и работала на износ. Но у нее одно другому не мешало. Хотя потом выяснилось, что все-таки мешало… Люди стали замечать. Кроме вина, она ничего не любила. Красное, марочное. О эти чертовы виноградники! Эти долбаные виноградники моего сбежавшего папочки… Но потом (кто бы мог подумать!) оказалось, что она любит не только приложиться к бутылке, оказывается, она еще души не чаяла в ребенке. Она любила этого младенца до безумия, хотя ходила как в тумане.
— Ты сама сейчас говоришь, как безумная, — сказала я.
— Замолчи! — выкрикнула Сильвия.
— Вот видишь, — отшатнулась я.
— А как бы ты разговаривала на моем месте? — успокоилась она и погладила меня по ноге.
— Тебе пришлось нелегко, — заметила я.
— Я хотела, чтобы у меня было то, что есть у тебя, — она обняла меня и прижала к себе.
Какое-то время мы лежали, обнявшись, и ее запах по-прежнему казался мне восхитительным.
— Я всегда хотела, чтобы у меня было то, что есть у тебя, — наконец вновь заговорила она. Ее теплое дыхание коснулось моей груди у шеи.
— Что?
— Мне всегда хотелось, чтобы ты поделилась со мной.
Улыбнувшись, я пожала плечами.
— У меня не было отца, брата и сестры тоже не было. Я была толстой. И денег у нас не хватало. К тому же я была несговорчивой и упрямой.
— Но, по крайней мере, для отца ты была желанным ребенком. Моя мать любила тебя больше, чем меня, это и понятно, потому что ты была офигенно очаровательной. Твоя кожа, твой ум, то, как ты говорила по-французски. Ты…
— Что?
— Все. Дом. Внешний вид, и все такое. Все у тебя было. Теперь пропустим некоторое количество лет, и вот уже… наша прекрасная Лелия обзавелась и мужиком, и ребенком.
— Перестань, — я оттолкнула ее от себя. Встала и начала ходить по комнате.
— А что было у меня? — она поймала меня за руку.
— Не знаю, — сказала я, не сбавляя хода. Движение принесло облегчение. Мне показалось, что ребенок оказался зажатым где-то в нижней части живота.
— Нет.
— Ты мне не рассказывала. И не рассказываешь.
— Нет, — повторила она.
— Я не знаю, как ты жила после того, ты никогда…
— Это потому, что ты не захотела этого узнать. Так же как не захотела узнать многих других вещей.
— Прошу тебя, Сильвия.
— Я могу напомнить тебе, чем мы занимались в ту последнюю ночь. Помнишь, за кем мы должны были присматривать?
Младенец. Я часто вспоминала его. Сестра Мазарини, совсем крошечная. Более очаровательного, милого и красивого ребенка я не видела. Это было само очарование. От нее пахло теплым молоком и горячим хлебом. Она держала ручки у головки, как плюшевый мишка. Мы с Софи-Элен часто спускались вниз, не в силах удержаться, чтобы лишний раз не посмотреть на это совершенство в уменьшенном масштабе. Хмурая врачиха превратилась в любящую мать с прилизанными волосами и мягким лицом. В ней уже было не узнать мать Мазарини.
Сама Мазарини почти все время сидела наверху и даже почти перестала спускаться, чтобы поесть, превратилась в тень той тени, которой была раньше. Тело ее истощилось, лицо сделалось бесцветным. Она стала нервной и замкнутой. Наделала огромное количество картинок и открыток, на которых цветными карандашами было написано: «Я люблю малышку», или «Добро пожаловать», или «Ты такая милая».
Однажды утром я застала ее внизу, и ее лицо напомнило мне очень маленького ребенка, который потерялся и теперь, охваченный паникой, мечется под ногами у взрослых. Таких глубоких и темных глаз, как у нее, мне не приходилось видеть ни у одного ребенка. Ее лоб прорезали маленькие морщинки, что делало ее похожей на старичка. Я не подозревала, что дети могут испытывать такой ужас и такую боль, которые я увидела в ней. Все еще остро переживая смерть отца, я поняла тогда, что даже очень молодых людей может терзать такая боль, которая заставляет думать, что какая-то часть тебя умирает.
— Давай поговорим позже, — еле смогла проговорить я. — Пожалуйста…
— Ты можешь поспать, — мягко отозвалась она. — Попытайся сейчас заснуть, тебе могут понадобиться силы.
Картонный дух, исходивший от фланелевого одеяла тети Нанды, перемешался с невидимыми кружевами ароматов Сильвии, в уютном запахе собственной печали и волос, раскинувшихся по подушке, ощущался ее привкус. Я все еще прислушивалась к двери, вдруг Ричард все-таки найдет способ разыскать меня и появится.
Сильвия прикоснулась к моей шее. Легла рядом, свернувшись калачиком. Я отодвинулась. Подумала, что похожа на моллюска, раскрывающего створки раковины перед тем, как метнуться в сторону.
— Я не могу заснуть, — сказала я, хотя понимала, что сознание за это время уже несколько раз то покидало меня, то возвращалось, боль в животе отступала. Шум грузовых машин, с грохотом перелетающих через ограничители скорости, далекий вой сирен и шипение ночных автобусов вплеталось в полусны о Ричарде, Сильвии, боли. По реке поднимались полицейские катера. Меня словно окутало неподвижным облаком тумана; не смыкая глаз, я видела себя девочкой. Было слишком жарко. Я то ощущала приступы дурноты, то, наоборот, чувствовала себя прекрасно, но собственное тело казалось мне чужим.
