Наконец Билл выбрал место для съемки.
— Иди сюда, Тедди, — он взял ее за руку. — Встань рядом с этим господином и сделай вид, что тебе весело.
Мистраль нетерпеливо ждал у мольберта перед пустым холстом.
Вспомнив, что она все-таки профессионал, Тедди довольно непринужденно подошла к художнику, ее юбки заколыхались, как театральное оперение Царевны Лебедь. Мистраль был таким высоким, что ей пришлось поднять голову, показывая длинную, точеную, белоснежную шею. Никогда раньше она не чувствовала себя такой маленькой рядом с мужчиной, думала она, чуть покачивая головой, оттянутой назад массой тяжелых волос. Цвет ее глаз не сумел бы определить даже Мистраль, в них словно плескались сумерки. Ее улыбка завораживала.
Мистраль взял Тедди за подбородок и бесстрастно повернул ее голову сначала в одну сторону, потом в другую. Его пронзительные синие глаза изучали ее лицо. Мистраль вытащил из кармана тряпку, о которую вытирал руки, и не успел никто даже ахнуть, как художник стер тщательно нарисованные брови Тедди. Мариетта вскрикнула, Берри взвизгнула, Билл выругался, Сэм присвистнул.
— Так-то лучше. Ты слишком усердно пользуешься косметикой, как и твоя мать. — Мистраль говорил совсем тихо, и только Тедди слышала его. Он неожиданно улыбнулся. — Только ты в тысячу раз красивее.
Когда все немного успокоились, съемочная группа вернулась в ту комнату, где переодевалась Тедди, и Мариетта Нортон принялась изучать нанесенный ущерб. Потом она велела всем ждать, а сама отправилась на поиски Кейт. Хозяйку дома Мариетта нашла на кухне.
— Мадам Мистраль, у нас проблема, — мрачно объявила она.
— О нет… Я могу вам чем-то помочь?
— К несчастью, месье Мистраль уничтожил брови моей модели.
— Что?
— Они были нарисованы, и он взял и стер их. К тому же месье Мистраль снял и грим со лба Тедди. Ей потребуется не меньше часа, чтобы заново сделать макияж. Но к тому времени солнце будет уже слишком низко, чтобы мы могли сделать цветные снимки.
— Но зачем же… — Кейт была так зла на мужа, что ярость помешала ей договорить.
— Не имею ни малейшего представления. Полагаю, это был творческий порыв. Но дело в том, что мы попали в безвыходную ситуацию. У нас нечем заполнить целых четыре страницы журнала.
— Поверьте, мне искренне жаль. Муж просто не ведал, что творил. Мне не хочется разочаровывать вас, вы проделали такой долгий путь. Я поговорю с ним. Если он сможет уделить вам время завтра утром, вы будете фотографироваться?
— Будем, — на лице Мариетты явственно читалось уныние.
— Позвольте мне предложить вам джин с тоником и все уладить.
— Не беспокойтесь, тоника не нужно, — Мариетта с облегчением вздохнула.
Кейт Мистраль знает свое дело, значит, четыре страницы будут, а больше Мариетту ничего не интересовало.
На следующий день, когда вся группа возвращалась обратно в «Турелло», Тедди не находила себе места. Она не могла забыть прикосновения Мистраля, он взял ее за подбородок и это отпечаталось в ее мозгу, словно ей выстрелили в лоб и пуля застряла. Сразу начался крик и всеобщий бедлам, но Тедди теперь не могла думать ни о чем другом. Как будто, когда Мистраль коснулся ее, режиссер крикнул: «Снято». Пока они не встретились, экран оставался белым, пустым, полным ожидания.
Когда вся группа ввалилась в его студию, Тедди увидела, как нахмурился Мистраль. Она сразу же поняла, что ему так же отчаянно хотелось увидеть ее, как и ей его. Ошибки быть не могло. Она подошла к мольберту, затаив дыхание. Мистраль протянул ей руку, и она пожала ее. Рукопожатие длилось долго, пока они не вспомнили, что им следует лишь едва коснуться ладонями друг друга, как это принято во Франции.
— Здравствуйте, мадемуазель Люнель. Как спалось?
— Здравствуйте, месье Мистраль. Я не спала вовсе.
— Я тоже.
— Тедди, — прервал их Билл Хэтфилд. — Повернись немного, мы не видим платья.
«Я должна дотронуться до его лица, — думала Тедди, поворачиваясь на несколько дюймов вправо. — Я должна коснуться ладонями его щек».
— Чуть пониже подбородок, сделай вид, что ты смотришь на полотно, — продолжал командовать Билл.
«Я хочу поцеловать его глаза. Я хочу ощутить под моими губами его веки», — говорила себе Тедди, невыразительно глядя на холст.
— Тедди, нельзя ли немного поживее? — Билл был явно недоволен.
«Я хочу коснуться губами его шеи в вырезе рубашки. Я хочу расстегнуть эту рубашку и положить голову ему на грудь. Я хочу вдохнуть его дыхание. Я хочу, чтобы мое сердце билось в такт его сердцу».
— Тедди, повернись ко мне спиной, пожалуйста, я снимаю платье.
«Я хочу, чтобы его рот таял под моими губами. Я хочу, чтобы его губы смеялись под моими поцелуями. Я хочу молить его о поцелуях, я хочу, чтобы он умолял меня поцеловать его».
— Черт побери, Тедди! — Билл был скорее удивлен, чем раздражен. Девушка никогда не нуждалась в его указаниях.
— Твой фотограф беспокоится, — спокойно констатировал Мистраль.
— Его настроение меня не интересует.
— Но он не успокоится, пока не получит те снимки, которые ему нужны.
— Вы правы.
— И чем скорее он закончит, тем скорее мы сможем поговорить.
— А о чем мы будем говорить?
— Тедди! Ради всего святого! Ты же знаешь, что я не могу снимать, если у тебя шевелятся губы! — вмешался разъяренный Билл.
— Так о чем же мы будем говорить? — повторила она.
— О нашей жизни.
— Завтра я лечу в Нью-Йорк.
— Неужели?
— Вы же знаете, что это правда.
— Послушайте, ребята… То есть я хотел сказать, месье Мистраль, это не годится. Почему бы вам обоим не подойти к столу. Вы можете показать Тедди вашу палитру? — Билл старался не показать своего гнева. А зол он был безумно, уж будьте уверены.
— Где мы можем поговорить? — спросила Тедди Мистраля.
— В Авиньоне, в ресторане «Иели» в восемь тридцать, сегодня вечером, договорились?
— Да. — Тедди улыбнулась Биллу, и он потом всю жизнь жалел, что не сфотографировал ее в тот момент.
Она начала двигаться, как хорошо обученное животное, принимая необходимые позы, чуть наклонив голову, чтобы иметь возможность смотреть на Мистраля, не встречаясь с ним взглядом. Если бы она заглянула ему в глаза, то ноги просто перестали бы держать ее.
Эти годы, думала Тедди, потрачены были на мечты, на поиски счастья, на разочарования, и все только ради этого дня, этой минуты, этой встречи. Мужчины, промелькнувшие в ее жизни до Мистраля, ничего уже не значили для нее. И никогда уже не будут значить.
Как только Тедди пришла в себя? Билл очень быстро отснял все необходимое. Кейт, вернувшаяся из Фелиса как раз к окончанию съемки, пригласила всю группу остаться на ленч. Но Мариетта вынуждена была отказаться. Ей хотелось успеть на дневной поезд в Париж.
— Ты уже собрала вещи? — Берри через плечо обратилась к лежащей на постели Тедди. Стены, обитые бледно-желтой тканью с крошечными цветочками в провансальском стиле, придавали их номеру почти домашний уют.
— Я остаюсь.
— Прошу тебя, Тедди, перестань шутить. Ты же знаешь, что у меня начисто пропадает чувство юмора, если речь идет о работе.
— Я не поеду с вами.
— Ты видела мой список? У меня на руках все эти чемоданы, а я никак не могу найти список вещей! Кстати, почему ты лежишь и ничего не делаешь?
— Ты меня не слушаешь, Берри. Я остаюсь в Провансе… на какое-то время. Мне здесь очень нравится.
— Но ты не можешь остаться!
— Почему? — Голос Тедди звучал спокойно, но в нем уже появились нотки нетерпения, а на скулах зажглись два красных пятна. Берри с тревогой посмотрела на нее:
— Ты заболела?
— Со мной все в порядке. Считаешь, что это каприз… Разве ты никогда не капризничаешь, Берри?
— Ни в коем случае. Еще лет десять я не смогу позволить себе капризничать. Что ж, оставайся… А вот и список. Господь бог, должно быть, услышал мои молитвы. Вот твой обратный билет, я кладу его на бюро. Ты могла бы раньше предупредить меня, только и всего.
— Я сама ничего не знала раньше. — Голос Тедди звучал мечтательно. — Я пошлю телеграмму в агентство, так что там узнают новость еще до твоего возвращения.
— А что скажет Маги? Ей ведь это не понравится, правда?
— Я думаю, она меня поймет, — медленно ответила Тедди. — У меня такое ощущение, что она поймет меня лучше, чем остальные.
В небольших французских городах лучший ресторан часто отличается полным отсутствием внешней роскоши, словно заявляя о том, что все внимание хозяина и персонала сосредоточено только на отличной еде.
Ресторан «Иели» в Авиньоне занимал просторный прямоугольный зал, отделанный банальными деревянными панелями. Большие столы были накрыты желтыми скатертями без рисунка, натертый паркетный пол сверкал как зеркало. На центральном столике стояло блюдо с огромным копченым окороком в окружении ваз со свежими фруктами, тарелками с жареными лобстерами и вином в плетеных бутылях. И больше никаких украшений, никаких штор на окнах, никаких цветов на столиках.
