Ресторан «Иели» в Авиньоне занимал просторный прямоугольный зал, отделанный банальными деревянными панелями. Большие столы были накрыты желтыми скатертями без рисунка, натертый паркетный пол сверкал как зеркало. На центральном столике стояло блюдо с огромным копченым окороком в окружении ваз со свежими фруктами, тарелками с жареными лобстерами и вином в плетеных бутылях. И больше никаких украшений, никаких штор на окнах, никаких цветов на столиках.
Мистраль и Тедди сидели за столиком в оконной нише лицом друг к другу, и Тедди думала о том, почему никто не предупредил ее, что любовь с первого взгляда лишит ее способности непринужденно вести беседу. Закаленная тысячами ужинов с малознакомыми мужчинами, она не замечала за собой подобной молчаливости. Они уже так много сказали друг другу при посторонних, защитившись от последствий своих слов их присутствием, что теперь, оказавшись наедине с Жюльеном, Тедди не могла выдавить из себя ничего, кроме банальных замечаний о еде.
Жюльен Мистраль, которому застенчивость представлялась чем-то вроде детской болезни, ни разу не задумавшийся перед тем, как высказать свое мнение, вдруг понял, что стал таким же молчаливым, как и Тедди. «Плачевное зрелище», — иронично заметил он про себя. Ему не терпелось высказать то, что было у него на душе, а вместо этого он возил кусочки мяса по тарелке. Мистраль твердо знал лишь одно — эта женщина должна навсегда остаться в его жизни.
Тедди казалось, что свет от неяркой лампы дрожит точно так же, как дрожат ее руки, когда она делает вид, что ест. Ей вдруг совершенно расхотелось прибегать в привычному для нее арсеналу кокетства. Она жаждала одного: прикоснуться к Мистралю, обнять его. Ей незачем было флиртовать с ним, потому что стадию флирта они миновали, признавшись друг другу, что провели ночь без сна.
С ужином было покончено. Тедди подняла глаза от своего бокала с вином и встретилась взглядом с Мистралем. Одинокая слеза, вызванная тем чувством, о котором Тедди не осмелилась бы заговорить, медленно покатилась по ее щеке. Мистраль подхватил ее кончиком пальца, и их окутала паутина неуверенной, робкой радости. Мистраль наконец смог заговорить:
— На прошлой неделе я не сомневался, что никогда больше не почувствую себя снова молодым. Я посмотрел на небо, которое я всегда так любил. Солнце пробивалось сквозь тонкую пелену облаков, и в этом освещении мне почудилась крайняя безнадежность. Я сказал себе, что старею, как и все люди, и странно полагать, что я неподвластен годам.
— А теперь? — напряженно спросила Тедди.
— Я чувствую себя так, словно раньше не был молодым. Я просто существовал в ожидании лучших времен. Я не был несчастлив. Я работал и жил, как любой другой мужчина, и не задавал себе вопросов. Я рисовал и верил, что только этого и хотел. Я не могу сказать, что мне не хватало тебя, потому что я не знал о тебе. Только сейчас я понял, насколько неполной была моя жизнь.
— Но ты прожил половину жизни к тому времени, когда я появилась на свет. — Тедди нежно улыбнулась ему.
— Неужели такое кажется тебе возможным? Я знаю, что это правда, но не могу заставить себя прочувствовать это.
— Нам следовало родиться в один день! — страстно воскликнула Тедди. — Мы должны были вместе расти… И тогда бы ты всегда был рядом со мной. По-моему, я всегда ждала только тебя. Все то время, когда я чувствовала себя несчастной, когда мне казалось, что я существую только наполовину, все это было оттого, что тебя не было рядом. — Она говорила открыто, радуясь возможности не скрывать своего счастья.
— Я наконец понял других мужчин, которые бросали все ради женщины… — не веря своим словам признался Мистраль. Я всегда презирал их. Но теперь я чувствую себя человеком, таким же, как все.
— Это наказание? — спросила Тедди, и в ее улыбке таилось обещание.
— Это было бы наказанием до вчерашнего дня. А теперь я ощущаю невероятное облегчение…
Мистраль говорил, слышал свои слова и удивлялся им. Никогда еще он не разговаривал так с женщиной, никогда не думал, что такое вообще возможно, не подозревал, что такие слова будут легко слетать с его губ, не представлял, что его может настолько захлестнуть чувство, которое стало для него самым важным из тех, что он испытал. И это было чувство восторга.
— Я не смогу пережить тебя, — в этом заявлении Мистраля смешались уверенность и догадка.
— Тебе не придется.
— Ты не оставишь меня. — Это был приказ, а не вопрос.
— Разве я могу? — спросила Тедди. Ее лицо светилось любовью, будто она протягивала ему в ладонях свое сердце.
— Ты не смогла бы.
Они рассмеялись вместе, как языческие боги. Всего пять фраз, но они договорились вычеркнуть окружающий их мир, отмели в сторону все вероятные проблемы, решились, даже учитывая все возможные последствия, что ни одному из них не будет позволено убежать, что ничто не остановит их. Они приняли хаос, сумасшествие, это безумие на двоих, которое поражает любовников и отныне станет их хлебом насущным.
— А теперь ты пойдешь со мной, — сказал Мистраль.
— Куда?
На мгновение Мистраль задумался. Он вспомнил об отеле «Европа», этом особняке вельможи шестнадцатого века с поющими во внутреннем дворике фонтанами, превращенном в гостиницу сто лет назад. В это время года там наверняка найдутся свободные номера. Завтра он снимет для них что-нибудь, но на эту ночь гостиница приютит их, как и раньше давала приют любовникам в этом напоенном чувственностью городе, где даже при папском дворе грешники не забывали о плотских утехах.
— Не спрашивай. Я позабочусь о тебе, разве ты этого не знаешь?
Тедди покраснела от совершенно нового для нее ощущения счастья. Ни один из мужчин не подозревал, что она жаждет, чтобы ей говорили, что делать, чтобы ей приказывали. Мелвин как будто догадался об этом… Мысль о нем всплыла на мгновение и тут же исчезла, чтобы никогда больше не появиться.
Тедди встала и пошла рядом с Мистралем, не замечая, что все мужчины в ресторане оказали ей наивысшую честь. Они перестали есть или пить, чтобы посмотреть на нее.
Неизбежно. Неотвратимо. Навсегда. Это слово зажглось в ее мозгу, когда Жюльен Мистраль в первый раз овладел ею. Навсегда. Едва оказавшись в номере, они вместе рухнули в постель, не колеблясь, не раздумывая ни одной лишней минуты. Безумное желание охватило их, не оставляя времени для ритуальной игры. Почти полностью одетые, они любили друг друга с неловкостью и поспешностью подростков. Они должны были соединиться немедленно, их пакт скрепило совокупление.
Только после этого Мистраль раздел Тедди и разделся сам, а потом долго ласкал ее длинными, сильными пальцами, словно он был слепым и мог узнать ее только ощупью.
А Тедди наслаждалась собственным послушанием, испытывая редкое наслаждение, не позволяя себе стонать или шевелиться, будто Мистраль приказал ей лежать и ждать. Теперь, когда она принадлежала ему, они могли не торопиться. Она приподнялась и накрыла его тело своим, обнаружив его почти мальчишеское нетерпение.
Навсегда. Он двигался внутри ее, наполняя собой, как никто не наполнял прежде. Она не отпускала его, позволяя всем своим чувствам расцвести, пока не воспарила свободно, вырвавшись из сдерживавших ее пут. Они слились в единое существо. Навсегда, подумала Тедди. Неизбежно. Неотвратимо. Навсегда.
Даже в разгар зимы в Авиньоне царило веселье. Тедди торопилась в парикмахерскую. Она куталась в пальто, прячась от порывов холодного, сухого воздуха, затопившего юг Франции. Но солнце по-летнему сияло в ясном небе, заливая золотом старинные камни города — серебристые цвета жженого сахара, шампанского, розовые и потускневшие пурпурные. Встреча с парикмахером в пятницу утром оставалась единственной запланированной заранее встречей, потому что совместная жизнь Тедди Люнель и Жюльена Мистраля не укладывалась в обычные временные рамки.
После первой ночи, которую они провели вместе, эти двое больше не расставались. Мистраль так и не вернулся в «Турелло», бросив дом, мастерскую, жену и дочь, словно это был старый, выношенный до дыр носок. Они с Тедди наслаждались счастьем, не перестававшим удивлять их самих. И это странное положение, длившееся последние четыре месяца, изолировало их от повседневной жизни. Эту пару не интересовали общепринятые соображения, они напоминали корабль, в чьи паруса подул сильный попутный ветер, понесший их к розовому острову.
Проведя первые несколько дней в отеле «Европа», они нашли большую квартиру в престижном квартале Префектуры. Она занимала весь второй этаж дома, выстроенного в восемнадцатом веке и некогда принадлежавшего богатому торговцу. Из высоких окон открывался вид на лужайки и цветники музея Кальве, по которым разгуливали павлины. Самую большую комнату Мистраль превратил в мастерскую, а рядом они устроили спальню, поставив туда огромную кровать с балдахином. На синем королевском бархате занавесей изнутри были вышиты сцены борзой охоты. В морозные ночи занавеси можно было задернуть и загородить постель со всех сторон.
