- Конечно, нет. Не будь такой глупой.
Эти векселя были отосланы Чарли, он по ним получил наличные, потом они вернулись. Их опять вытащили на свет, и они стали предметом тщательного изучения на военном трибунале. О них позабыли, так как Чарли оправдали. Потом опять о них вспомнили, теперь уже в палате общин. На эти векселя наложено какое-то дьявольское проклятье. Неужели она тогда поступила неправильно? Может, ее поступок был противозаконным? Может, это и есть фальсификация, когда водишь чьей-либо рукой? Она не может поклясться на Библии, что ее мать на самом деле знала, что подписывает. Она очень плохо себя чувствовала и была слишком слаба, чтобы понять все, что касалось векселей, чеков, денег. Она не знала, чем ее дочь занималась с Расселлом Маннерсом на Олд Берлингтон-стрит, 9.
А что, если они привезут ее мать в палату, поставят ее перед барьером и начнут расспрашивать? От этой мысли ей становилось плохо... Она почти теряла сознание: на стуле сидит ее мать, дрожащая, запуганная и затравленная министром юстиции. Мери Энн начинала метаться, прижимая руки к глазам. Сколько еще будет продолжаться эта мука? Когда настанет конец?
Ничего хорошего из этого не выйдет, только ее имя изваляют в грязи. Позор, бесчестие, ложь и грязные разоблачения. Она выпила предписанный доктором порошок и содрогнулась. Два дня постельного режима. Никаких визитов друзей или родственников. Так велел доктор, и она подчинилась его приказу. Но ей не было покоя: над ней висело новое обвинение - фальсификация.
Стук в дверь. Опять Марта, решила она, пришла поправить подушки.
- В чем дело, Марта? Можешь ты дать мне поспать?
- Лорд Фолкстоун принес вам цветы.
- Тогда поставь их в воду.
- Он надеется, что вам лучше, мэм, и желает вам всех благ.
- Он говорил, что хочет видеть меня?
- Он не осмелился.
Она зевнула и бросила взгляд на часы. Только половина десятого. Время тянется так медленно. Может, разговор с Фолкстоуном отвлечет ее, и тогда ей удастся заснуть. Он такой привлекательный, даже очень привлекательный и, очевидно, влюблен в нее как теленок: он потерял жену и, кажется, еще не оправился, но тяжелая утрата придает чувствам законченность, она сама познала эту истину. Она села и потянулась за шалью, потом немного подкрасилась и капнула пару капель духов на подушку.
- Скажи его светлости, чтобы он поднялся.
Марта ушла.
Бледная и томная, она откинулась на подушки. Лампа рядом с кроватью едва освещала ее лицо, и этот полумрак очень шел ей. Стук в дверь показался ей самоуверенным, и ей стало даже интересно: слишком давно мужчина не стучался в ее дверь.
- Войдите, - сказала она, и ее голос звучал не вяло, а нежно, мягко, чувственно, обещающе. - Как хорошо, что вы приехали. Мне было так одиноко.
- Я на минутку. Готов поклясться, вам лучше.
- Конечно, лучше. Но почему вас это так беспокоит?
- Когда в палату приехал доктор Меткалф и сообщил, что вы больны и не сможете сегодня выступать, я едва досидел до конца заседания. Я вызвал доктора к барьеру и допросил его. Он удовлетворил любопытство суда, заявив, что вы действительно больны, но от этого мне еще больше захотелось увидеть вас. Вам что-нибудь нужно? Что вам принести? Вы уверены, что доктору можно верить, - я могу послать за своим?
- Со мной все в порядке, просто я очень устала. Я надеялась, что за выходные смогу отдохнуть, но ошиблась. Итак, расскажите мне, как идут дела.
- Великолепно. Весь день допрашивали специалистов по почеркам. Двое с почтамта, контролеры франков, они принесли микроскопы. Еще один - из банка Коуттов, и трое - из Английского банка. Все дали один и тот же ответ, хотя Персиваль изо всех сил пытался все исказить.
- И что же они ответили?
- Очень похоже, но они не могут поклясться, что почерк полностью идентичен. Они думают, что почерк один и тот же, и все. У них был ужасно глупый вид, когда я спросил, читали ли они в газетах протокол заседания, на котором обсуждалась подлинность письма. Естественно, они все ответили, что читали, а это значило, что фактически они давали пристрастную оценку, заранее зная о сомнениях относительно подлинности письма.
- Итак, правительственная партия никуда не продвинулась?
- Абсолютно. Расследование стоит на месте, и вопрос можно решить только голосованием. После экспертов мы допрашивали старого Клаверинга, который решил отрицать знакомство с вами. И отрицал, пока не увидел ваши письма. Он нас здорово развлек. Его допрашивал Сэм Уитбред, и он так его уделал, что старик был рад убраться от него подальше. Его свидетельские показания никак не повлияли на обвинения, но, увидев, как он отвечает на вопросы, как мямлит и ходит вокруг да около, все пришли к выводу, что и он обращался к вам за назначением. Потом вызвали Гринвуда и Гордона. Ничего существенного. Они представили целую груду совершенно ничего не значащих бумаг. Все заскучали. Вообще-то, интерес пропал, как только стало известно, что вы не придете.
- Как жестоко с их стороны развлекаться, глядя на мои мучения. Жертва, брошенная на растерзание львам.
- Вовсе нет. Вы никогда не выглядели, как жертва. Такое впечатление, что вы в любой момент превратите заседание в веселый спектакль. Министр юстиции - медведь, а вы - охотник, который травит его. Все члены парламента просто с ума сходят от вас, в том числе и члены правительства. Даже Вилберфорс забыл о рабах-неграх и говорит только о вас. Я слышал, как он во время разговора с одним из своих друзей со вздохом сказал: "Она хорошая - в глубине".
- В глубине чего?
- В глубине души. Он сказал, будто вы попали под влияние злого человека.
- Возможно, он прав. Если верить памфлетам, столько людей оказывало на меня влияние, что от меня почти ничего не осталось. Вы читали их?
- Я не унижаюсь до того, чтобы читать всякую мерзость. Мне кажется, я утомляю вас?
- Ни капельки. Ваше присутствие успокаивает меня.
- Дело с письмом выглядит очень странно. Послушайте только, что говорят в кулуарах: Сандон понял, что, раз письмо написано герцогом, оно сыграет на руку обвинению, поэтому он сделал вид, будто потерял его. Ему даже в голову не приходило, что Эдам представил его суду.
- А почему Эдам представил его? Ведь оно только вредило им.
- Как вы не видите - потому что он сам не верил, что письмо подлинное. А сейчас, из-за того, что Сандон все так безнадежно запутал, это письмо, а потом и другие письма приобщили к вещественным доказательствам - и получилось, что они сами все устроили! Именно поэтому письмо и принесет победу нашему делу. Персиваль сам себя ударил. Готов поспорить, что завтра же Его Королевское Высочество выкинет Эдама.
- Он побоится выгнать его. Эдам держит его в клещах. Я всегда это говорила.
- Вы действительно ни о чем не сожалеете? Это замечательно.
- Какой смысл сожалеть сейчас? Слишком поздно.
- Ходят слухи - хотя им никто не верит - что за всем стоит Кент. Я знаю, как зародилось подобное подозрение: однажды вы в своих свидетельских показаниях заявили, что были знакомы с Доддом, личным секретарем Кента. Но ведь все знакомы с Доддом.
Она не ответила. Она помнила, что надо быть осторожной. Идеалист Фолкстоун даже не догадывался, что за всем стоит заговор.
- Вы хорошо его знаете?
- Кого, Додда? О Боже, нет. Он такая зануда. Он живет по соседству, на Слоан-стрит, и любит иногда заглядывать на огонек.
- На вашем месте я держался бы от него подальше. При дворе сплетничают вовсю. Именно это показалось мне особенно дерзким, когда я жил во Франции еще до Террора, естественно, когда была сильна власть идеалов. Казалось, что большая их часть возродилась после того, как была свергнута тирания, и есть будущее, ради которого стоит жить.
Слава Богу, он углубился в свою любимую тему. Опасность миновала, сейчас, по крайней мере. Через десять минут надо налить ему бренди, чтобы отвлечь внимание, потом можно разрешить сесть на кровать.
Его внимание было отвлечено, но не с помощью бренди. Опять появилась Марта, которая сообщила, что звонят в дверь.
- Вас хотят видеть полковник Уордл и майор Додд.
Молчание. Изобразить ужас. Потом изумление.
- Как странно! Они пришли вместе? Интересно, зачем?
- Полковник Уордл надеется, что вы примете его.
- Зря надеется.
Лорд Фолкстоун поднялся со стула.
- А не может ему показаться странным, что меня вы согласились принять, а ему даже слова не хотите сказать?
- Пусть думает. Я могу встречаться с теми, чье общество доставляет мне удовольствие.
- Я в замешательстве. Прошу вас, примите его. Если он узнает, что я здесь, могут пойти всякие глупые сплетни.
Его светлость боится быть скомпрометированным. Он упал в ее глазах. Он уже не казался таким привлекательным.
- Хорошо. Пусть поднимается.
Его светлость успокоился. В спальню вошел полковник Уордл.
Вместо ожидаемой самодовольной ухмылки, тычка под ребра, замечания: "А вы, кажется, меня обставили?" - с намеком на общество, в котором она пребывает, она увидела тревогу: член парламента от Оукхэмптона был чем-то обеспокоен. Он пробормотал пару ничего не значащих фраз и замолчал. Что-то было не так. Она чувствовала, как изменилась атмосфера.
