— Синьор Бен Гоцан, мне нет необходимости работать на ваших друзей. Думаю, у меня денег больше, чем у вас.
— Как и у всех. Почему вы следуете за мной по пятам? — спросил он не с раздражением, а с короткой безрадостной улыбкой.
— Я работала у христианки, которая знала вас. У нее есть что-то, что было вашим, и я хочу это вам вернуть.
— Очень любопытно, — сухо сказал он, без особого интереса. — Но мне ничего не нужно от христиан.
— Тогда позвольте мне пройтись с вами, синьор.
Он удивленно поднял брови.
— Я не куртизанка, уверяю вас! — В его присутствии она чувствовала себя необычно уверенно. — Я просто хочу пройтись и поговорить с вами.
— Тогда вам придется направиться к порту, толеданочка.
— Охотно, — сказала она, согретая ласковым обращением. — Я тоже собираюсь покинуть Венецию.
— Чтоб ей утонуть в Адриатике, — заметил Шейлок, быстро шагая. — Пусть в ней живут одни лягушки.
— Лягушки и так уже появились, — отозвалась Ксанте, с трудом поспевая за ним.
— Это хорошо.
Они подошли к открытым воротам Нового гетто и вышли в город. Ксанте остановилась на низкой набережной Фондамента делла Пескария, где сильно пахло рыбой. Внезапно ей стало плохо.
— Подождите, пожалуйста, — попросила она. — Подождите, подождите.
Он остановился, в глазах его появилась озабоченность. Он внимательно поглядел на нее, и, когда недомогание прошло, она почувствовала, как у нее покраснели щеки под его взглядом.
— Вы нездоровы? — спросил он.
— Я не больна, — ответила она. — У меня будет ребенок.
— А. — Он взял ее за руку. — Тогда вам нужно ходить помедленнее. И давайте сюда ваш сундучок.
Она отвязала сундучок, и Шейлок сунул его себе под мышку.
— Идем, — более ласково сказал он.
Они снова зашагали. Он крепко держал ее за локоть и, хоть ему и казалось, что он идет медленно, быстро тащил Ксанте за собой. Она изо всех сил старалась не отставать, хотя ноги у нее были намного короче, чем у него, и от таких усилий она запыхалась. Все-таки было большим облегчением не тащить тяжелый сундук.
— Где ваш муж? — спросил Бен Гоцан.
— У меня его нет, — сказала она, и ей стало неловко. — Я могла бы выйти замуж за отца ребенка, — быстро добавила она. — Но я не захотела.
— А кто он?
— Кусок дерьма. Извините.
Он рассмеялся.
— Я не часто говорю такие вещи. Но для него это слово самое подходящее.
— Хорошо называть вещи своими именами, — сказал Шейлок. — А что насчет вашего ребенка? Куда вы его денете? Он христианин или мусульманин?
— Не знаю. Как я могу решать за него?
— Вы не можете, — пылко согласился он. — Выбирать можно только сердцем. — Некоторое время он шел молча. — И все-таки вы можете дать ему хорошее начало. Лучше бы вам найти себе хорошего мужа. Не одного из этих христиан. — Он взглянул на нее. — Хотя, может, вы — одна из них.
— Ну… — Она замялась. — Это его отец был христианином, по крайней мере назывался им. Так что в ребенке есть христианская кровь.
— А… Она отличается по цвету от вашей или моей?
Ксанте засмеялась.
— Если так, то во мне три крови. Моя мать была еврейкой, а мой отец, как говорила моя последняя хозяйка… арап. — Она взглянула ему в лицо. Он искоса смотрел на заходящее солнце, будто хотел узнать время. — Так что я — ходячая Троица, — добавила она.
По дрогнувшим уголкам губ она догадалась: шутка развеселила его. Но он только сказал:
— Смотрите не богохульствуйте в этом городе. Народ здесь намного, намного набожнее, чем я вначале думал.
— Ах да.
Все утро она плохо себя чувствовала: сказались плавание в лодке по реке и волнения. Она все еще чувствовала недомогание, но на сердце у нее было теперь легко — оказалось, с ним можно разговаривать, у них похожее чувство юмора.
— Я слышала об их набожности вчера в муниципальном суде и у купели в Сан-Марко, — отважилась она заметить.
Лицо его оставалось бесстрастным.
— Да, я теперь знаменит в Венеции. Раздет до нитки дряхлым судьей и парой — как бы мне их назвать? Синьор Антонио ди Ардженто, с его разрисованной похоронной физиономией в лимонно-зеленом костюме, и его так называемый правовед, воняющий табаком и с жестами как у трагика на сцене. — Он сжал ее руку. — Впрочем кто бы вы ни были, не можете знать, о ком я говорю.
— Я знаю больше, чем вы думаете, — сказала Ксанте.
На колокольне пробило семь. Мужчины в красных шляпах и без них спешили мимо, беседуя о ценах и торговле.
— Посмотрите на это, — широким жестом указал Шейлок. — Риальто весь день был закрыт, и, хотя сегодня Шаббат, они все еще занимаются делами. — Он поднял руку, приветствуя проходившего мимо еврея средних лет с красной наклейкой на рукаве, который ошеломленно посмотрел на него. Шейлок рассмеялся.
— Никто из них не узнает меня с новой бородой. Я уже стал историей. Не важно. Пусть я в ней и останусь. Немногие в этом городе даже знают мое настоящее имя.
— Шейлок Бен Гоцан.
— Да, — сказал Шейлок, глядя на нее с некоторым удивлением. — Сын Гоцана Бен Элизара, который работал своими руками. — Он снова посмотрел на небо. — Не знаю, когда отходит ваше судно, но мое снимется с якоря и отойдет от причала через два часа.
— Вы плывете на восток?
— Нет. В Амстердам. Я знаю там одного человека. Еврей, который выглядит странно, но он левит, как и я. Он поможет мне поначалу. Биржа у них там больше, чем на Риальто. Я хочу иметь один из этих красивых домов, о которых он рассказывал в прошлом году. Хотя, думаю, я вернусь к ткачеству. Когда-то я был ткачом, в Испании, — с некоторой гордостью произнес он.
— У вас есть деньги?
— Достаточно. Они забрали все, что было у меня на счетах, но кое-что я припрятал в генизе. И страницу Агады. Это там. — Он кивком показал на узел за спиной. — Однажды я отправлюсь еще дальше на запад, дальше Амстердама, если Всевышний позволит. Впервые я почувствовал, что он мне отец.
— Вы отправляетесь на поиски Его? — спросила Ксанте.
Шейлок остановился, и она могла отдохнуть, присев на низкую влажную стену.
— Странный вопрос. Но вы странная, странная и загадочная толеданка, которая не хочет мне ничего рассказать о себе. Не важно. Я понимаю, секреты нужно хранить. Ищу ли я Всевышнего? — Он задумался над вопросом. — Может быть.
— Возможно, мы подобны кольцу, — сказала она. — Самые удаленные друг от друга точки на окружности — они же и самые ближние. Возможно, когда мы чувствуем себя от Него дальше всего, Он к нам ближе всего.
Шейлок прищурился и посмотрел на нее.
— Вы рассуждаете как каббалист. Мне нравятся числа и геометрия, но я не знаю, что делать с мистицизмом.
Ксанте недоуменно нахмурилась:
— Кто такой каббалист? А левит? А Агада?
Он погрозил пальцем.
— Как будто у меня есть время обсуждать эти вещи! Говорю вам, мне пора идти. — Он поднялся.
— Подождите. — Она коснулась его руки. — У меня есть для вас одна вещь. — Она полезла в карман своего шерстяного плаща. Нащупывая перстень с бирюзой, Ксанте заметила, как его взгляд упал на розовый шрам на запястье, но он тут же отвел глаза. Вытащив перстень, она раскрыла ладонь и показала ему перстень. Он засиял — ярко-синий камень и серебро на розовой ладони.
Шейлок вытаращил глаза.
— Оно! — Он наклонился и осторожно взял кольцо. — Где вы его взяли?
— Это долгая история.
Шейлок изумленно посмотрел на нее.
— Я ходил к виноторговцу, который купил его у моей дочери — пусть у нее родятся обезьяны! Я предлагал ему за него все, что угодно, но он сказал, что его украли. Потом он попытался продать мне некошерное вино. — Ксанте улыбнулась, когда он надел перстень на палец, где он оказался на своем месте. Широкая улыбка осветила его лицо в синяках и ссадинах. — Мое кольцо! Моя бирюза! Я хранил его в своей генизе. Мне его дала моя жена, много лет назад, в Испании!
— Лия. Она выбрала его для вас.
Глаза у него расширились, и, казалось, их сумрачный свет рассеялся.
— Вы знали мою жену?
Ксанте энергично кивнула:
— Лия Гоцан, такая же отважная, как и красивая! Я никогда не забуду ее лицо.
Он в упор смотрел на нее, смотрел так долго, что ей показалось: щеки у нее сейчас вспыхнут. Но она выдержала его взгляд и наконец напомнила:
— А ваш корабль?
Он встал и помог встать ей.
— Расскажи мне, — попросил он, — расскажи мне свою историю.
Когда они пошли, первое, о чем она его спросила: что такое гениза?
— Ты задаешь слишком много вопросов, — ответил он. — Тебе многому нужно учиться. Твоя мать была иудейкой?
— Обращенной христианкой. Мой отец говорил, что она носила крест на шее.
— Но родилась она иудейкой.
— Да!
Они прошли, разговаривая, через город, останавливаясь через каждую четверть мили, чтобы передохнуть. К тому времени, как они дошли до западного порта, солнце село, но на пристани горели сотни факелов — туда спешили мужчины и женщины. На фоне звездного неба покачивались корабли со свернутыми парусами, их мачты, голые и высокие, походили на кресты. Мужчины на пристани выкрикивали названия портов назначения: «Барселона. Марсель. Сицилия. Антверпен. Константинополь. Амстердам».
