...Со стороны колония выглядела вполне приемлемо и если бы не ряды ключей проволоки, идущие по гребню побеленных стен и сторожевые вышки над ними, могла бы сойти за больницу или пионерлагерь.
Перекинувшись несколькими словами с караульным, Игорь исчез в проходной. Мара осталась в машине, поглядывая на ворота, откуда, по ее убеждению должен был выйти изможденный узник.
Через пол часа совсем с другой стороны - из скверика, появился Игорь в сопровождении крепкого качка, одетого в пижонский тренировочный костюм и дорогие черные очки. На плече здоровяка болталась плотно набитая сумка, словно он возвращался со спортивных сборов.
Распахнув дверцу машины, Игорь склонился к Маре:
- Детка, познакомься - Роберт Осинский. Наш будущий компаньон. Дипломированный экономист, спортсмен, сердцеед.
Мара вышла, выпрямилась и оказалась лицом к лицу с человеком, которого всегда хотела убить. Он являлся в кошмарах более юным и мерзким. И каждый раз она царапала ногтями, рвала в клочья его холеное, ухмыляющееся лицо.
Она не успела отомстить. Поп в больнице твердил о смирении и возвышающих страданиях, а Мара не могла с этим смириться. Она верила, что кто-то всевидящий и справедливый свершит возмездие - сметет с лица земли опоганивших ее выродков.
И вот, оказывается, Роберт Осинский благополучно существовал, наслаждался жизнью, творил очередные мерзости, а теперь досрочно покинул место заключения, где славно поднакачал мускулатуру и получил новые ценные навыки.
- Сожалею, леди, об имевшем место в далеком прошлом инциденте, - он узнал Мару и почувствовал овладевшее ею смятение, но поясничал, глядя на нее с наглым любопытством. - Дела давно минувших дней. Забавы беспечной юности. Вино и легкомыслие к добру не приводят! - Он шутливо погрозил ей пальцем. - Это, между прочим, касается нас обоих.
Сердце остановилось в груди Мары, в глазах потемнело. Не вымолвив ни слова, она попятилась, как от удара, несколько мгновений смотрела в ухмыляющееся лицо и бросилась прочь. Она бежала, очертя голову, пересекая улочки с кривобокими домишками, рыночную площадь, пустырь, распугивала гусей, шарахалась от велосипедистов, царапала о ветки кустарника помертвевшую кожу.
Опомнилась на краю оврага, заросшего сухим бурьяном. Если бы под ее ногами разверзлась пропасть, все решилось бы просто и быстро. Но пропасти не было, не было ни ножа, ни яда, чтобы умереть и спастись. Спастись от страха, от унижения, от удушающей злобы.
Опустившись на камень у обрыва, Мара стиснула колени руками, сунула в них лицо и тихонько завыла, поскуливая и раскачиваясь. Так делала умиравшая в ее отделении от опухоли молодая женщина. Она уверяла, что от воя боль стихает. Не даром же скулят раненые собаки.
На дороге затормозив, несколько раз просигналил автомобиль. Продираясь сквозь кусты к Маре подошел Игорь и тронул за плечо.
- Пожалуйста, перестань. Я все знаю, Роберт рассказал. Плюнь и забудь. - Он присел рядом, обнял за плечи. - Мало ли что в жизни бывает. Ну перестань капризничать, детка! Пойми, меня это совершенно не колышит. Честное слово!
- Убей его, - она глянула исподлобья с несокрушимой решительностью.
- Ты не в себе, - Игорь поднялся, поморщился. - Постарайся успокоиться. Всякое случается по молодости лет.
- Уйди! - с неожиданной силой выкрикнула Мара. Выпрямившись, она стояла перед ним, сжимая кулаки и глядя, словно затравленная собака.
- И запомни: никогда, никогда больше не приближайся ко мне.
Она попятилась к краю оврага. Несколько секунд внимательно смотрела в черные глаза Гаррика и помчалась вниз, ломая сухие ветки.
- Дура! - крикнул вслед Игорь и метнул кошелек. - Деньги хотя бы возьми, истеричка.
...Над Андреаполем витали прозрачные, напоенные весенним деревенским духом, сумерки. Курами, навозом, политым огородом, рано зацветшей сиренью, ужином, разогретым на керосинке, стираным бельем, молоком пах этот чужой вечер.
Выбравшись из оврага, Мара бродила по улочкам без определенной цели. Простая, покойная жизнь, проистекающая помимо ее, словно в ином измерении, действовала целительно. Люди превозмогали свои горести, утраты, невзгоды, копали землю, кормили детей, смотрели по телевизору "Вести". Часто попадались непуганые деревенские коты и голосистые, но доброжелательные собаки. Становилось прохладно. Мара отряхнула землю с джинсов, но ничего не смогла сделать с тоненьким белым пуловером - он выглядел так, словно его обладательница ночевала под забором и совсем не спасал от вечерней пронизывающей свежести.
Кошелек Игоря Мара искать не стала. Полное отсутствие денег подсказывало лишь один выход: пойти в милицию, объяснить ситуацию и попросить о звонке в Москву. Пусть Анька пришлет перевод или явится сама. Однако, все это требовало усилий и воли к жизни. А ее не было. Ссутулясь, обнимая руками плечи, Мара брела, куда глаза глядят - самый одинокий, самый несчастный человек на свете.
Два раза к ней приставала одна и та же тетка, желавшая продать свежие яички или укроп, под матерок и звон, обдавая грязью, проносились юные велосипедисты с плейерами на шеях, долго шел впереди высокий мужчина с батоном под мышкой. Батон был длинный, поджаристый, без всякой упаковки. Не отрывая от него голодных глаз, беглянка шла следом.
Увидав людей, кинувшихся к разворачивающемуся на пятачке автобусу, Мара приняла мгновенное решение: зайцем добраться до станции, сесть в электрику и ехать в Москву без билета. А если придут контролеры, вместе с ними и шагать в милицию. Но все это уже потом - главное - нырнуть в душное тепло, спрятаться, согреться.
Допотопный автобус вместил галдящую толпу, между запотевших окошек было надышано и тесно. Все передавали сидевшему за пестрой шторой водителю деньги. Передала чьи-то монеты и Мара, столкнувшись глазами с высоким мужчиной. Русая голова владельца батона возвышалась под самой крышей и денежный поток следовал, в основном, через него. Батон, что бы не измять и не запачкать, высокий держал теперь у верхних поручней, распространяя аппетитный запах. Мара отвернулась, прихватив в память моментальный "снимок" его лица и теперь с удивлением разглядывала. Странно. Она так часто видела это лицо. Но где?.. В зеркале! О, Господи, в зеркале! Она метнула в сторону незнакомца тревожный взгляд и снова встретилась со светлыми, обведенными лиловатой поволокой глазами, то же воровски стрельнувшими в ее сторону. Длинная прядь прямых русых волос падала на его лоб совсем по-мариному, а на губах застыла знакомая полу улыбка - то ли насмешливая, то ли застенчивая. И упрямая.
"А вдруг - брат? Вдруг отец нагулял где-то еще до женитьбы на маме мальчика? И теперь мы живем, не ведая, что не так уж и одиноки", - подумала Мара с неколебимой уверенность в том, что если сейчас попросит у незнакомца денег на электричку, он даст, ни о чем не спрашивая.
Автобус сильно мотало, было тепло, тесно, смрадно, как бывает среди людей, добирающихся домой после трудового дня. То тут, то там вспыхивали разговоры, из которых определилось, что маршрут дальний, но ни к какой станции он не ведет.
- Простите, - обратилась Мара к одной из разделявших ее с "братом" женщин, - Вокзал скоро будет?
- Какой вокзал? - окинула та неприязненным взглядом растрепанную девицу, задающую такие идиотские вопросы
- Станция, - уточнила Мара.
Начался всеобщий гвалт, в котором окончательно выяснилось - до железной дороги - семь верст киселя хлебать. Утром можно рассчитывать на попутный грузовик с птицефермы. Если дать шоферу десятку, может и подкинет к станции.
- Да она и тут не платила, - словно нехотя, но громко, вставила женщина в свежей укладке и в турецкой кожаной куртке, косясь на подозрительную соседку. - Я специально внимание обратила. Чужие деньги передавала, а свои нет.
- Кто не платют - штрафовать! - твердо высказался старик на деревянной ноге, сидящий у окна и пахнущий козлом.
Вслед уже вдохновенно понесло возмущенных фактом безбилетного проезда женщин. К Маре, угадав в ней инородность, обращались гневные взгляды и возмущенные реплики. Кто то застучал в стекло водителя с криком:
- Останови! Безбилетника высаживать будем!
- Тихо, тихо, бабоньки, - подал спокойный насмешливый голос человек с батоном. - Девушка со мной, я и оплачу. Нам, кстати, на следующей выходить. - Кивнув Маре, он стал протискиваться к выходу. У окошка водителя задержался, приобрел билет и протянул ей: - На память.
Выбравшись из полуоткрывшихся дверей под голоса разгоревшейся дискуссии о безобразных нравах современной молодежи, они стояли на деревенской площади возле облинявшей доски почета. Обдав струей черного дыма, автобус укатил, переваливаясь на ухабах и сразу стало невероятно тихо.
В домах за жидкими палисадниками уже кое-где светились окна. Над темной деревенькой, над дальними холмами и зеркалами озер опрокинулось огромное прозрачное небо с бледными крапинами звезд и узеньким, любопытно склоненным месяцем. Из огородов тянуло политой землей, навозом и дурманом зацветшей сирени. От прохлады и не привычного, не городского простора Мару охватил давний, школьный еще, кураж. Тогда она была бойкой, бегала быстрее всех, здорово играла в баскет и на нее заглядывались неинтересные школьные кавалеры. Но она пребывала в мечтательном ожидании ТОГО САМОГО единственного, засыпала и просыпалась в юном предвосхищении ей одной причитающегося счастья. Потому был и щенячий задор, и отчаянная смелость, и заливающий утреннее пробуждение неудержимый поток радости... Все прошло. Прошло... Она глубоко вдохнула прохладную свежесть и зябко обняла руками плечи.
