Тетя Лии подтолкнула ее локтем и показала на мальчика, который уже повернулся к ним спиной, обслуживая других, поэтому Лия не смогла увидеть его лицо.
— Ты должна это знать, — шепнула Аструга. — Я тебе говорила, что в Шаббат от рассвета до заката даже женщины работают как можно меньше. Этого мальчика наняли, чтобы он выполнял ту работу, которую мы делать не можем: готовить, зажигать свечи, убирать со стола, после того как мы поедим. Его зовут Сантьяго Мендоса. Назвали его так в честь апостола Иакова, Сантьяго Матаморосы, покровителя христианской Испании, чтоб у него язык отсох.
— Но почему Закон позволяет мальчику делать работу по кухне, если он не позволяет делать ее вам? — спросила Лия.
— Парень вроде бы христианин, хотя люди слышали, как он бормотал, будто ни во что не верит. Его отец был еврейской крови — погонщик мулов из Авилы, по крайней мере так сказала ему его мать. Она была христианская zona, проститутка, не шикарная, не из «Дома Венеры», а жалкая женщина с улиц за городскими стенами. Она била Сантьяго, когда ему было три, а в четыре вышвырнула из дома, считая, что он достаточно большой и должен выпрашивать себе на хлеб.
— Бедняжка! — вздохнула Лия.
— Гоцан увидел его спящим под стеной собора и пожалел. Ни один ребенок не должен быть без отца, какой бы крови он ни был, говорит Гоцан Бен Элизар. Он стал иногда доверять мальчику дела вроде этого, его нанимают убирать и другие добрые люди в городе. Мы ему доверяем. Он проявил себя как честный парнишка, доброжелательный и преданный нам, хотя он и не живет с Гоцанами. Он не еврей, но в нем есть еврейская кровь. — Голос у нее стал злой. — Не чистокровный, по королевским законам. Из-за этого он не может выдать наши собрания Святому Братству, не выдав себя. Как он живет от пятницы до пятницы, я не знаю.
«Как он живет…» Лия задумалась о том, как живут все собравшиеся в Шаббат за этим столом: произносят ли ежедневно молитвы и выполняют ли ритуалы, о которых она немного узнала от семейства Селомо. Она не решалась есть, не зная правил, и наблюдала за остальными, особенно за женщинами, чтобы посмотреть, как они управляются со своей едой.
— Не волнуйся так! — пробормотала Аструга, понаблюдав за ней. — Выпей вина. Ты учишься. Когда в следующий раз придешь к нам в дом, я расскажу тебе о наших священных днях. Начнем с Пурима.
— Что мы празднуем в этот день? — шепнула Лия.
— Что нас не убили. Как и в большинство других праздников. — Сухой голос молодого Шейлока Бен Гоцана заставил ее подпрыгнуть. От удивления, что ее подслушали, Лия выронила ложку и быстро взглянула на него, ощутив волнение. Но он склонился за спиной отца, передавая бутылку с вином, и она не могла видеть его глаза.
— У нас бывают и другие празднества, не только эти, — с шутливым возмущением проговорила тетя, но, заметив, что Лия слушает ее вполуха, Аструга улыбнулась, потрепала племянницу по руке и отвернулась поболтать со своим соседом.
— Они жгут евреев в Сарагосе, — вступил в разговор мужчина, сидящий слева от Лии, сбрызгивая краюшку хлеба оливковым маслом. Она уставилась на него.
С противоположного конца стола прозвучал отрывистый, хриплый смех Шейлока Бен Гоцана, и Лия снова взглянула на него. Его как будто развеселило только что сказанное розоволицым мужчиной, которого звали Хаймом. Шейлок положил руку с бокалом вина на край занавешенного окна позади себя. Другая его рука спокойно лежала на льняной белой скатерти. Пальцы у него были твердые и широкие.
Почувствовав взгляд Лии, он внезапно посмотрел на нее. Какое-то мгновение она выдерживала его теплый взгляд, потом в замешательстве уставилась в свою тарелку.
— Отец Хайм, — окликнул розоволицего мужчину кто-то из сидевших на другом конце шумного стола, — можно мне прийти к вам в воскресенье, признаться, что я только что принял причастие?
— А почему нет? — отозвался Хайм. — Но сначала подумай: мое наказание прочитать десять раз «Аве Мария» поможет тебе понять свой долг перед Богом или ввергнет в новые неприятности?
— Нам потребуется маймонид[14], чтобы ответить на этот вопрос, — бросил Дэниел. Все засмеялись, кроме Лии, которая гадала, будет ли здесь маймонид в следующую пятницу. — Талмуд позволяет ложь во спасение жизни, — философски добавил Дэниел. — Молясь Непорочной Деве, в которую вы не верите, вы лжете, но это спасает жизнь. Вашу.
— Барух — холостяк, он не рискует семьей, — заметил Шейлок, смеясь. — Но остается ли закон Талмуда таким добрым, если кто-то лжет только ради спасения своей собственной жизни, отец Хайм?
— Ах, — проговорил понимающе Шломо, помахивая пальцем. — Ах.
«Разве этот человек может на самом деле быть священником? — удивилась Лия.
Заметив смущение на ее лице, жена Дэниела, Рахиль, пояснила Лии:
— Это единственный священник для евреев. Его зовут Лопе, хотя втайне его зовут Хайм, и он один из правоверных.
— Нам всем нужно бы иметь священника в семье! — Гоцан хлопнул сына по плечу.
— Не меня, — бросил Шейлок.
— Если не ты, то кто? Священник может выслушать на исповеди наши проблемы и посоветовать, что нам делать. И если ему повезет найти доброго друга из настоящих, старых христиан, вроде отца Бартоломео, они между собой присмотрят за тем, чтобы все еврейские свадьбы проводил тот, кто нужно.
— Но как Хайм может женить евреев? — запротестовал Дэниел. — Он ведь священник, а не раввин!
Гоцан пожал плечами.
— А ты искажал молитвы сегодня вечером! Что это за «шел-хаббат»? Не думаю, что ты как полагается приветствовал Шаббат Пресвятой Деве, мне кажется, ты говорил что-то о пролитом оливковом масле и сломанной оси! Можно только надеяться, что Всевышний простит нас за то, как мы напортачили с ритуалами.
Шейлок тепло улыбнулся отцу.
Гоцан покачал головой.
— И все-таки что нам делать, если все наши раввины бежали в Константинополь? Там сотни синагог и сорок тысяч иудеев, открыто приветствующих Шаббат! А здесь иудей хранит фрагменты и обрывки Закона на истлевшем пергаменте в своей генизе — тайнике под полом или под черепицей крыши. Однако, как священник, Хайм может найти моему ученому сыну еврейские молитвенники и поможет изучать еврейские тексты в соборе — да превратится он в пыль при нашей жизни!
— Пусть так и будет и пусть золотая монстранция[15] упадет на голову епископа Квироги, — сказал Хайм, спокойно поедая шаллах. — И давайте тайно готовить еще больше иудеев в священники. Великий инквизитор Торквемада был иудеем…
— Плохим иудеем.
— Спору нет. И все-таки правоверные иудеи есть и среди епископов! Все больше и больше евреев вступают в церковь. Тайные иудеи есть повсюду. Они женятся на христианах, но, как и мы, не отказываются от своих обрядов. Они соблюдают законы кашрута[16]. Они рожают еще больше избранных. Через три поколения они становятся настоящими, старыми христианами и могут служить в государственных советах…
— Так мы скоро захватим Испанию, — усмехнулся Шейлок.
— Да! — крикнул Шломо, притворяясь, будто воспринимает его слова всерьез. — Да! Толедо — новый Иерусалим.
— Потому что дома в нем построены из камня того же цвета? — спросил Дэниел, старший. — Нет. Толедо похож на Испанию, это очень католический город. Остерегайся, отец Хайм, будь осторожен, хорошенько прячь свой Талмуд под христианской одеждой. Новая инквизиция не похожа ни на что, что видела эта страна до сих пор.
Хайму было слишком хорошо на Шаббате, чтобы печалиться.
— Я верю в Хашима, во Всевышнего, — заявил он. — Толедо — мой город, и я не хочу его покидать. Толедо — живое сердце Испании, и Испания будет нашей, а если у нас будет Испания, то у нас будет весь мир!
— Не заставляй нас терять наши души, завоевывая его, — послышался сухой голос.
Хайм скосил глаз на Шейлока.
— Прости меня, молодой Шейлок Бен Гоцан, но что ты мне сейчас проповедуешь? Что-то из учения Назарея[17]?
Шейлок поднял бровь.
— А откуда тебе это знать, если ты не читал их Евангелия?
— Конечно, читал! Ведь я — священник!
— Тогда ты знаешь, что Назарей был не таким уж дураком. Кроме всего прочего, он был евреем. Это его изречение мне нравится. Я услышал его на тайном сборище лютеран в Вальядолиде.
За столом поднялся шум, Гоцан Бен Элизар стучал по столу и беспомощно улыбался.
— Сын мой! Сын мой! — укоризненно проговорил он. Кто еще из анусимов мог бы сыграть роль нового христианина в лютеранской церкви? Мало того, что его могут схватить и зажарить, поливая оливковым маслом, за иудаизм. Он хочет, чтобы его считали еще и тайным протестантом!
Поздним вечером дядя Лии вел ее домой по улицам, извивающимся, как свернувшаяся змея. Он посмотрел, как она исчезла, словно призрак, в боковом портале великолепного особняка де ла Керда и отправился назад, на улицу де ла Чапинерия. Уже миновала полночь, и фонари у дома Лии были погашены. Ее служанка сидела в кухне, при свете свечей бросая фасоль в воду, чтобы она набухла. Это была новообращенная мавританка, которая несколько лет назад стерла елей со своего сына после обряда крещения. Лия видела, как она это делала в саду. Теперь женщина подняла глаза, кивнула и поднесла палец к губам, улыбаясь всем их испанским секретам.
