— Нужно было сделать все возможное, Эстер, чтобы добиться равноправия. И тебе повезло, что ты была воспитана в атмосфере равенства полов. Но это не означает, что ты живешь по тем же принципам сейчас. Ты все еще не определилась.
Мне вспомнилась «Миссис Лейлэнд» Уистлера, смотрящая на что-то через плечо.
— Феминизм не является темой моего искусства. Он может служить лишь фоном.
— Но, Эстер, ты женщина, независимо от того, называешь ли ты себя феминисткой или нет. Ты сталкиваешься с теми же проблемами личной значимости и зависимости, с которыми столкнутся следующие поколения. В противном случае ты не стала бы заниматься таким дерзким и смелым проектом.
Ее похвала удивила меня.
— Дерзким?
Эва спокойно смотрела на меня, выражая взглядом такую любовь, какой я уже давно в ней не видела.
— Я очень горжусь тем, что ты сделала. Но не позволяй им это разрушить — прессе и твоим мужчинам. Реализуй идею проекта в жизни, сделай так, чтобы следующие поколения могли оттуда что-то почерпнуть.
— Чего я не могу понять, так это того, почему меня стараются сломать. Я ведь просто пытаюсь выяснить истинную суть проблемы.
Она засмеялась.
— Ты только что сама ответила на свой вопрос. Ты выше их всех на голову. И они пытаются сломить тебя из чистой зависти. Ты стоишь гораздо дороже их — журналистов и твоих агентов, и они хотят взять реванш. Самое печальное то, что, разрушив твою личность, они сами же будут ее оплакивать.
— Я не знаю, что мне делать дальше.
— Для начала тебе надо выспаться, — ответила Эва. — А потом ты можешь продолжить начатое.
Она была права. Я очень устала. Казалось, тошнота лишила меня последних сил. Но атмосфера между мной и Эвой стала спокойной и даже доброжелательной. Приятно было просто сидеть и разговаривать с матерью, со времени последнего такого разговора прошли годы. Возможно, это только начало новых отношений, — но, по крайней мере, мы сделали шаг навстречу друг другу. Тем не менее, я действительно нуждалась в отдыхе, поэтому решила последовать совету Эвы.
На ее лице появилась добрая улыбка.
— Ложись спать, — уже настойчивей сказала она. — Я понимаю, как ты устала.
Когда я испытала очередной приступ рвоты, Эва приложила к моему затылку смоченную в холодной воде тряпку.
— Сколько недель? — спросила она.
Я вопросительно взглянула на нее.
— У меня было то же самое, когда я вынашивала тебя, — продолжала она, — утром, днем и ночью.
После этих слов меня пронзила ужасная догадка, и сразу вспомнилось горькое клейкое ощущение во рту. Это случилось снова. Я поняла, что слова матери открыли мне правду.
— Ты читала о моей беременности? — спросила я.
Эва не ответила.
— Я имею в виду, о той, когда мне было шестнадцать.
Эва обняла меня за талию, и я посмотрела ей в глаза. Они были полны слез. Эва не могла говорить, и ее плечи затряслись.
Самое лучшее в моем положении — оставаться в постели. Двигаться не хотелось. Я была поглощена зарождением новой жизни внутри меня. Эва приходила шесть раз в день, принося легкую еду и уговаривая меня поесть. Каждый раз эта мысль вселяла в меня ужас. Мой желудок бунтовал, а в ногах ощущалась боль.
Неделя подходила к концу, и я постепенно рассказала Эве о Жасмин, о том, как я решила не делать аборт и в каком подавленном состоянии находилась после того, как отказалась от ребенка. Эва слушала меня с серьезным выражением лица, не прерывая ни осуждениями, ни комментариями, давая мне возможность подобрать слова, чтобы рассказать то, о чем я так долго молчала.
Так прошло шесть дней. На седьмой я проснулась со странным чувством и решила написать Жасмин. Я должна сообщить ей, где я нахожусь, на случай если она захочет меня увидеть. С каждым днем мне было все легче думать о ней, частично оттого, что после разговора с Эвой Жасмин словно стала реальностью, к тому же моя беременность вызвала во мне воспоминания о предыдущем опыте. До тех пор, пока я не узнаю, нуждается ли во мне моя дочь, я не смогу планировать свое будущее.
Я села за маленький столик в своей комнате и посмотрела в окно на молчаливый луг и на лес за ним. Солнечные лучи становились все ярче, начинался новый день. Эва возвращалась со своей утренней прогулки, зябко потирая руки. Она казалась старой, усталой и не соответствовала пейзажу вокруг нее. Я задумалась, сможем ли мы когда-нибудь снова доверять друг другу, настанет ли для наших отношений следующий, третий этап, основанный на взаимопонимании и общих ценностях — моих детях и ее внуках.
Я взяла ручку.
Дорогая Жасмин,
мне тяжело писать это письмо, но, несомненно, тебе еще тяжелее будет его читать. Меня зовут Эстер и я твоя настоящая мать. Я не знаю, известно ли тебе о том, что тебя удочерили, и я не знакома с твоими приемными родителями. Я также не знаю, хочешь ли ты все это знать. Но теперь, когда тебе шестнадцать, я чувствую, что должна сказать о том, как я люблю тебя, и, если тебе когда-нибудь станет одиноко или если ты захочешь узнать о том, как ты появилась на свет, я всегда буду ждать тебя.
Возможно, ты решишь, что не хочешь меня видеть, что у тебя и так полноценная и счастливая жизнь, которую обеспечивают тебе твои папа и мама и в которой для меня нет места. В этом случае я пойму тебя и буду рада, что они дают тебе все, в чем ты нуждаешься.
Когда ты родилась, я была очень одинокой шестнадцатилетней девушкой, которая недавно потеряла своего отца. Мое неожиданное положение очень напугало меня. Твой родной отец был моим первым парнем, — красивый, дерзкий молодой человек с диким огнем в глазах и беспокойным духом, помешавшим мне удержать его рядом. К тому времени, когда я обнаружила, что беременна, он уже исчез из моей жизни.
Пожалуйста, поверь, что я всем сердцем любила тебя и не хотела отдавать. Я просто не видела другого выхода. С тех пор как ты родилась, я вспоминала о тебе каждый день, постоянно думала о том, как ты живешь, счастлива ли ты, как относишься к себе.
Пожалуйста, если когда-нибудь ты почувствуешь, что готова встретиться со мной, позвони или напиши мне.
С любовью,
Эстер.
В полдень я спустилась вниз и, свернувшись на диване, наблюдала за ловкими движениями Жака, который работал не покладая рук. За прошедшие дни, выкраивая время между текущими поручениями, он почти закончил заказ Джона. С помощью тряпки, которую Жак аккуратно держал в незапачканных руках, он втирал масло в древесину. Жак выглядел умиротворенным. Я понаблюдала за ним и поняла, почему он так счастлив. В его движениях ощущалась легкость. Жаку доставляли удовольствие такие простые вещи, как цвет и структура дерева, его идеальные пропорции и совершенство. Жак стал мастером своего дела, и работа полностью поглощала его.
Когда он отложил инструменты, чтобы пойти пообедать, ход моих мыслей снова изменился.
Мне было необходимо вернуться в Лондон. У меня оставалось только пятнадцать дней до выставки, и нужно закончить серию «Обладание». Но меня ждет еще одна встреча. Я должна совершить заключительную поездку в Париж.
Она является самым знаменитым женским портретом, — и именно поэтому я не выбрала ее для своей серии. Кажется, в том, чтобы изображать перед публикой Мону Лизу, есть что-то предсказуемое. Тем не менее, работая над серией «Обладание», я постоянно вспоминала ее лицо. В некоторой степени в каждой моей героине присутствовали черты женщины, чье изображение является знаменитым шедевром Леонардо да Винчи. Я никогда раньше не понимала ее значимости для истории искусства, несказанной популярности, выказываемого ей почтения и причин ее бесценности. Я считала ее популярность, как и свою, результатом неуклонного роста цен на произведения искусства и рекламы в прессе.
Каждый выбранный мною портрет символизировал определенную черту в женщине, и теперь мне стало ясно, что в Моне Лизе есть они все. Красота, дипломатичность, сексуальность, власть, непорочность, эстетическая привлекательность и миф, — все они отражены на ее лице. В разной степени, разумеется, в зависимости от вашей точки зрения. И это ключ к ее успеху — и моей неудаче. Истинная ценность искусства заключается не в качестве наложения красок на холст. Главное для искусства — это чувства, которые испытывает зритель. И художник и модель сами по себе еще ничего не значат. Все определяет объективный взгляд постороннего наблюдателя. Настоящие шедевры, как я теперь поняла, позволяют зрителям ощутить, что происходит по ту сторону рамы.
Одному Богу известно, о чем думала Мона Лиза, когда позировала для Леонардо. Она напоминает двойное зеркало. Глядя на нее, кажется, что смотришь на себя. Эва заставила меня задуматься над тем, кто я есть на самом деле. И когда я находилась в тишине французского дома Джона, пытаясь осознать зарождение новой жизни внутри меня, шедевр Леонардо всплыл в моем сознании. Мона Лиза великодушная и добрая, спокойная и уверенная в себе, чуткая и вечная. Она словно понимает, что мне нужно, и осторожно открывает мне мой внутренний мир. И только сейчас я, наконец, начала находить ответы на мучавшие меня вопросы.
