В воздухе носились совсем не божественные звуки: пронзительные крики, вопли, лязг клинков, подобный жуткой боевой песни. Когда корабли в месиве схватки сталкивались бортами, раздавался оглушительный грохот. Даже в нарядном раззолоченном покое флагманского судна, вдали от битвы, Диону настигали дым, смрад горящего дерева, дегтя, плоти, крови; и, когда мужчины становились добычей ужаса и агонии смерти, — вонь дерьма и рвоты.
Некоторые искали спасения, вдыхая из чаш душистые запахи. Диона предпочла обойтись без этого. Клеопатра — тоже, хотя ее жрицы жгли благовония, пытаясь одолеть смрад битвы сладостными ароматами богов. До боли стиснутые кулаки Клеопатры лежали на подлокотниках трона. Глаза ее горели: изучая ход боя, они впивались в каждую мелочь, пытаясь понять, чем обернется хаос кровавой сечи.
Ветер крепчал, и все ожесточеннее становилась схватка. Корабли сбились в кучу, зажатые в давке сражения. Один, горящий, врезался в борт своих же союзников; экипаж заметался в обезумевшей попытке спастись с обреченного судна, но на пути к свободе их уже поджидала команда вражеской галеры, готовясь к хладнокровным убийствам.
На флагманском судне Клеопатры матросы, залезшие на реи и глазевшие на битву, засуетились, делая ставки. Диона даже не слышала сигнала — все ее мысли были заняты сражением. Она бездумно смотрела, как взмыли вверх паруса; царственный пурпур, окаймленный золотом. «Выцвели…», — машинально отметила она про себя. Теперь паруса были цвета аметиста, а золото мерцало тускло, как зимнее солнце.
Основной жар битвы перекинулся на юг и частично — на север, где находился флагманский корабль Антония — золотой лев на носу был виден издалека. И неожиданно перед судами Клеопатры образовалось изумляюще-обширное пространство воды. Там тоже шла битва — но кораблей было мало.
Звук тубы горниста царицы прозвучал долгой пронзительной нотой, эхом отозвавшейся на всех ее судах. Паруса наполнились сильным попутным ветром.
Сама Клеопатра восседала на троне неподвижно, подобно изваянию, как сидела с самого начала сражения, даже головы не поворачивая в сторону зарева неистовой битвы, полыхающей вокруг флагманского корабля Антония. Она не проронила ни слова, хотя повсюду стоял приглушенный гул голосов — в них слышались трусость, паника и даже кое-что похуже.
На борту были все богатства, добытые ею вместе с Антонием. Царица Египта, его правительница и хранительница, должна спастись и снова начать войну — но там, где хозяйкой положения будет она, а не Октавиан.
От Дионы не ускользнула агония внутренней борьбы царицы: казалось, логика и здравый смысл готовы отступить под натиском смертельного ужаса. Клеопатра-царица была всецело согласна с Антонием-полководцем: она должна бежать как можно скорей, пока путь хотя бы относительно свободен, — и врага нужно перехитрить, чтобы он пропустил ее корабли. Однако из самой глубины сердца Клеопатры-любовницы в бездны тьмы ночи несся крик: «Не-е-т! А вдруг ты погибнешь?! Вдруг не сможешь прорваться и спастись? Что станет со мной?!»
«Ты отомстишь, — отвечал ей Антоний. — И сделаешь так, чтобы наши сыновья правили после меня».
Был ли Антоний сейчас уверен в своих силах? Диона надеялась на это чудо, когда ее нелегкий труд подходил к концу — последние заклинания, призванные защитить флот, дравшийся, чтобы вырваться из западни. Антоний сохранит веру в себя, победит и пробьется к свободе.
Общий вздох вырвался из груди собравшихся на палубе. Диона с изумлением поняла, что впереди больше нет битвы — только чистая тихая гладь воды. И… — Она оглянулась назад: врага пока еще не видно. Он бросил все силы на корабли Антония, которые упорно держались своих позиций, чтобы дать путь флоту царицы и прикрыть его отступление.
Однако египтяне не будут в безопасности до тех пор, пока не найдут гавань в Сирии. Но свобода уже близка! Теперь они вырвутся из западни проклятого Акция.
Флот Антония попал в жестокую переделку. Враг, не предпринимавший ничего, пока Клеопатра беспрепятственно уплывала прочь, с еще большей яростью обрушился на ее союзников, оставшихся на поле брани.
Внезапно у них над головой, в чистом небе, словно придя из ниоткуда, разразилась гроза: молнии, гром, потоки дождя и белый мерцающий град. «Это просто шквал, — говорила себе Диона, — обычный шквал с дождем и снегом». Но глаза ее обратились к утесу Октавиана, и силы магии устремились вперед, ища и пробуя. Им предстояло столкнуться со стеной — куполом, сияющим во тьме. Да, стена и в самом деле была, но не крепостная, а тонкая, как шелк, и, подобно шелку, она стала рваться. От прикосновения магической силы — Диона хотела просто проверить себя или укрепить стену — в призрачном куполе разверзлась огромная зловещая дыра. Внутри нее толпились духи тьмы, призраки разбитых надежд, ускользнувшей победы, веры, убитой отчаянием. Все это сгрудилось, словно готовясь к прыжку, словно невидимая рука хотела послать из катапульты снаряд, нацеленный прямо на мерцающую перед взглядом Дионы громаду судна Антония.
Ни секунды не думая, она всем телом бросилась на зияющую черную пасть. Увы, силы оказались неравны; бороться в одиночку, пытаться сделать больше, чем отвести удар в сторону, было слишком поздно. Удар мог бы стать смертельным, но инстинктивно ей удалось увернуться. В голове была лишь одна мысль: о корабле и о мужчине на его борту. Только об одном мужчине. И вовсе не об Антонии — хотя Диона смутно помнила о нем, словно давным-давно прочла в какой-то книге. На том корабле плыл Луций. Он тоже служил мишенью кровожадных прожорливых сил безжалостной тьмы. И у него были глаза, чтобы видеть их, ум, чтобы оценить их возможности и опасность — но он не обладал ни силой, ни умением одолеть чары зла.
Луций попытается, обязательно попытается… Но Диона слишком хорошо знала своего мужа, вряд ли он проявит благоразумие. И если он погиб…
Но внезапно магический дар полностью покинул ее, истощенный неистовым броском. У Дионы остались лишь глаза простой смертной, ум, не вещий и уязвимый, тело, накрепко прикованное земными узами к палубе корабля Клеопатры. Она тщилась заговорить, попытаться предостеречь, соединить прореху…
Но жрицы, которые могли бы помочь ей, были измучены не меньше, чем и она, и так же бессильны. Одна из них усадила Диону на стул и старалась успокоить ее чашей вина с ароматным привкусом специй. Там было что-то еще, более крепкое, горькое, и Диона, поморщившись, быстро отвернулась. Однако жрица настаивала — мягко, но непреклонно, пока Диона не смогла с трудом сделать пару глотков. Потом ее заставили встать, хотя она и сопротивлялась, цепляясь за снасти. За это короткое время битва осталась далеко позади, стала лишь призраком, тенью пожарищ, облаком дыма, клубящимся в небе, пока ветер не подхватил его и не погнал прочь, словно армию Антония и саму его войну.
Диона даже не чувствовала горечи вина. Горе ее было слишком сильно.
Луций Севилий видел, как египетский флот вырвался из западни и ускользнул. Медлительные, как морские течения, суда Клеопатры устремились вперед, развив приличную скорость, сразу же как только подняли паруса. Ни одно из них не отстало и не было взято на абордаж.
У него оставалось время вздохнуть — не больше. Флот Агриппы давно уже прорвал оборону, которую держали мелкие суда, и обрушился на корабль Антония. Лучше всего было бороться за ясный рассудок и надеяться, что тело будет повиноваться ему. А к жестокой сече Луцию было не привыкать.
В сущности, он ничем не лучше Антония. Нужно было драться, кого-то убивать — неважно, на чьей стороне. Он подождал, пока причалил вражеский корабль. По правую руку от него стоял матрос, вооруженный крюком и безумной усмешкой, слева — легионер внушительно-опасного вида. Неплохие союзники для человека, у которого нет родины. И жены. Диона уплыла назад, в Египет, где и было ее место, и слава богам, что она решилась на это.
Луций Севилий, гаруспик, с удивлением обнаружил, что на сердце у него было легко. Диона в безопасности, далеко от этого проклятого места, и богиня защитит ее. Теперь ему больше нечего делать на этом свете. Осталось только выполнить последний долг: не дать врагу слишком быстро захватить его корабль.
Подсознательно он понимал, что Антоний хочет избежать битвы. Ни единому вражескому судну в одиночку не под силу разом одолеть такой длинный и просторный корабль, такую махину, как флагманское судно Антония. Вот и еще один подплыл спереди — нет, это свой, с львиной головой на парусах… Кто-то из соратников Антония разворачивался кормой, словно теряя присутствие духа.
— Луций Севилий!
Он обернулся. На него смотрели глаза Антония. Голова триумвира слегка качнулась в сторону кормы.
Луций предпочел не понять его жеста. Первая волна врагов уже нахлынула, выплеснувшись на ставшие почти едиными снасти и абордажные мостики. Один нападавший спрыгнул на палубу почти под носом у Луция, занося обнаженный короткий меч далеко назад, чтобы наверняка воткнуть его прямо в живот. Луций ударил первым, почувствовал, как нож вошел в плоть, толкнул глубже и, когда клинок скользнул в грудную клетку по рукоятку, резко выдернул. Мужчина задергался в конвульсиях и умер.
