ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
У меня должно было остаться от тебя хоть что-то. Что-то большее и лучшее, чем те жалкие слезы и сопли, на которые тебя только и хватило в гостинице. Римини, как это печально. И — как же все было просто. Мне ведь так хотелось. Я ведь заслуживала чего-то лучшего. Но, увы. Ты не дал мне даже того, что я просила. В тот же вечер, вытирая пролитый Лусио на простыни яблочный компот, я вдруг подумала: а не бывали ли мы с тобой в том самом отеле? Я вспомнила это название (постарайся и ты вспомнить, напряги остатки мозгов, Альцгеймер, пусть и в последний раз: это было уже давно, мы были другими, и, по-моему, ты тогда не захотел оставаться в этом гадюшнике ни на секунду дольше того, что ним было нужно) — я помню, что у нас еще долго валялся коробок спичек с названием этой гостиницы, я запомнила, потому что «L’Interdit» — это название магазина одежды, где часто покупала вещи твоя мама — как же я ей завидовала; а потом, когда мы уже стали жить вместе (а ты помнишь?), она мне отдала почти все эти вещи (я думаю, они и сейчас лежат у меня где-то в шкафах или в коробках). Все это, включая гостиницу, — из прошлой жизни; зато Лусио — из новой, из этой. И он восхитителен. Я его просто обожаю — и хочу, чтобы ты об этом знал (ты тоже, Кармен. Как здорово осознавать, что мне не нужно от тебя ничего скрывать). Он у вас получился просто замечательным. Похож, конечно, больше на маму; от тебя, Римини, у него, пожалуй, только глаза. А самое главное — в нем нет ни твоего страха, ни твоей так называемой осторожности, ни проклятого благоразумия, ни столь свойственной тебе эмоциональной жадности и ущербности. Нет, ты не заслужил такого подарка судьбы. Более того, я уверена — ты сделаешь все, чтобы изуродовать это сокровище. По-моему, мы с ним неплохо ладим. В конце концов, пусть у него останутся хорошие воспоминания о тете Софии. Ему очень понравились «Симпсоны», звон ключей, маленькие песочные часы с моего брелока, зелененький огонек на моем будильнике и поддельный Кальдер, который висит у меня над кроватью и который смотрит на меня всякий раз, когда я трахаю себя той хреновиной, которую привезла из Германии (эта штука называется «член Ван Дамма» — здоровенный черный резиновый член с двойной головкой; сгибаешь его дугой и суешь одновременно сзади и спереди); приходится довольствоваться резиновым членом, но всякий раз я утешаю себя тем, что рано или поздно настанет тот день, когда ты перестанешь отрицать очевидное и наконец признаешься себе в том, что любишь меня и что наша любовь — как река, у которой нет ни конца, ни начала. Не волнуйся, Лусио выкупан, напудрен тальком, накормлен и готов тихо-мирно поспать сколько ему положено. В пакете — та одежда, которая была на нем. Увы, рубашонка, которую я ему купила, оказалась немного велика. Сам понимаешь — было уже поздно, магазины закрывались, и искать нужный размер у меня не было времени. Прости. Идеальных людей не бывает. У всех свои недостатки.
Он опоздал на десять минут; половину этого времени он искал сначала нужный корпус, а затем крыло здания, а половину потратил на то, чтобы убедить лифтера, что — да, в таком виде, небритый, непричесанный, в рубашке, заляпанной кофе, и без шнурка на одном из ботинок, — он действительно был приглашен на встречу с адвокатом Эстебекореной. Наконец Римини подошел к дверям офиса и нажал на кнопку звонка; несколько секунд ему пришлось подождать, созерцая собственное отражение в посеребренном изнутри стекле, занимавшем почти всю плоскость двери. Наконец в переговорном устройстве послышался голос, не слишком любезный — попросили представиться. Когда эта формальность была исполнена, раздался приглушенный мелодичный звонок и Римини было предложено войти. Он несколько раз толкнул дверь от себя, прикладывая все большее усилие; посмотрев вниз, он наконец обнаружил табличку с надписью «Pull»[2]; примерно в эту же секунду голос человека, уставшего от постоянного общения с идиотами, предложил ему через переговорное устройство попробовать потянуть дверь на себя. Высокая, стройная и холодная секретарша проводила его по устланному ковролином коридору — у Римини была аллергия на запах клея, которым фиксировался ковролин, и он тотчас же почувствовал головокружение; наконец он был определен в зал ожидания — просторное светлое помещение с четырьмя кожаными креслами и журнальным столиком, на котором веером были разложены спортивные журналы и какие-то каталоги скидок; в одном из кресел сидел мужчина лет сорока с уже изрядно поседевшими волосами — незнакомец рассеянно листал журнал колледжа Ласаль, посвященный выпуску 1992 года.
«Кофе, чаю, минеральной воды?» — поинтересовалась секретарша. Римини посмотрел на нее и убедился в том, что вопрос был задан не ему, а второму посетителю, дожидавшемуся своей очереди. «Нет, спасибо», — ответил седеющий мужчина. «Вы уверены?» — настаивала она, убирая со столика грязную чашку. «Нет-нет, благодарю вас, вы очень любезны». — «Господин адвокат примет вас через несколько минут», — сообщила секретарша, прежде чем уйти, изящно огибая бедрами воображаемую мебель. Римини откинулся на спинку кресла и забросил ногу на ногу, чтобы немного отдохнуть и успокоиться. Через некоторое время он понял, что в воздухе на виду у незнакомца болтается именно тот ботинок, в который не был вдет шнурок; застеснявшись, Римини поспешил убрать ногу под стол, естественно, ощутимо ударившись лодыжкой о край столешницы. Вскоре секретарша действительно вновь появилась в приемной и увела за собой седого мужчину; Римини остался один на один с роскошным интерьером, который явно только и дожидался этого момента, чтобы навалиться на одинокого гостя и придавить его своим казенным бездушным великолепием. В этом помещении человек чувствовал себя изолированным от окружающего мира. Ковролин глушил шаги, а стены, обитые деревянными резными панелями, — телефонные звонки и голоса сотрудников адвокатской конторы. Римини услышал донесшийся из порта звук пароходной сирены — как последний слабый сигнал, который мир посылал ему, прежде чем окончательно исчезнуть. Где-то рядом открылась дверь, и до слуха Римини донесся голос мужчины, рассыпавшегося в благодарностях перед собеседником; через стекло двери он увидел, как из кабинета выходит седой посетитель. Похоже, его очередь. Римини встал из кресла и попытался мысленно повторить все то, что собирался сказать адвокату. Обрывки фраз пронеслись у него в мозгу, как испуганные ветром тучи: «Совершенно ложным является утверждение, что…», «Я в той же мере, что и моя супруга, являюсь жертвой…», «Неуравновешенный человек…», «Неисправимая, нет, даже неизлечимая выдумщица..» Все это звучало натужно и совершенно неубедительно. Римини так и чувствовал, как на каждый его довод обрушивается целая лавина веских и логично выстроенных опровержений; впрочем, отступать было некуда — оставалось только ждать вызова. Римини подумал и снова сел в кресло.
Чувствовал он себя отвратительно: он очень устал, у него болело все тело, на руках и ногах появилась какая-то сыпь, а в голове — где-то за ушами — день и ночь жужжало, словно его повсюду сопровождала парочка отвратительно назойливых насекомых. Вот уже много дней Римини толком не спал. Раскладной диванчик, место на котором предоставил ему отец, был старый, с продавленным матрасом и на редкость твердыми пластиковыми поперечинами, от которых на спине и боках Римини оставались синюшные полосы. К тому же отец взял себе за правило вставать ни свет ни заря — незадолго до этого он перенес не слишком тяжелую ангину, которую врачи изобразили перед ним как какое-то страшное, с трудом поддающееся лечению заболевание; посчитав, что вернуться с того света ему удалось лишь чудом, отец Римини решил в корне пересмотреть свое отношение к жизни. Болезнь не причинила никакого вреда его телу, но изрядно повлияла на его психологическое состояние. Он решил раз и навсегда распрощаться со всеми злоупотреблениями и удовольствиями холостяцкой жизни, а свободное время посвящать заботе о собственном здоровье. Начал он с ежедневной утренней зарядки. Упражнения он проделывал в гостиной — буквально в шаге от диванчика, на котором Римини только-только проваливался в сон после мучительной бессонной ночи и предутренних кошмаров. Позавтракав и немного отдохнув, отец отправлялся в парк Роседаль, где при любой погоде наматывал километр за километром — в одних спортивных трусах, орошая свое тело минеральной водой из бутылки; делал он это под руководством личного тренера, бывшего коллеги по туристическому бизнесу, который в свое время променял путешествия на анаболики и даже приобрел определенную известность, демонстрируя различные физические упражнения в кабельных телепрограммах.
Римини зевнул, и ему в нос ударил запах, исходивший у него изо рта. Дойди до него такая вонь из пасти другого человека — он непроизвольно отвернулся бы и постарался бы держаться от него подальше. Отметив это, Римини решил, что будет лучше, если во время беседы с адвокатом он будет стараться дышать в сторону. Кроме того, он подумал, что если сесть подальше от собеседника, то тот, возможно, не заметит его неопрятности. Как ни странно, эта мысль его несколько успокоила. Так бывает с актерами, которые никак не могут понять, почувствовать героя, которого им предстоит сыграть, и вдруг обнаруживают ключевую деталь — походку, манеру держать сигарету или бокал или еще какую-то мелочь, — и вокруг нее начинает выстраиваться полный психологический образ, с мотивациями, предысторией, системой ценностей и прочими значимыми характеристиками личности. Чтобы не потерять этот спокойный настрой и придать себе еще больше уверенности, Римини с преувеличенным интересом погрузился в созерцание журнала, посвященного гольфу; надолго его не хватило, и он поспешил поменять журнал на другой — темой этого издания было поло; открыв его на центральном развороте, Римини увидел фотографию шести конских морд с нависшими над ними физиономиями всадников, собравшихся полукругом вокруг кубка, полученного за победу на чемпионате 1999 года. В эту минуту в дверном проеме появилась секретарша — она смотрела на Римини так, словно именно он, именно этот неопрятный посетитель был для нее единственным препятствием на пути к полному счастью, насколько, конечно, счастье вообще возможно в столь несовершенном мире.
