Филиппа покачала головой.
— Тебе я могу сказать. Понимаешь, я было надумала… ну, в общем… забеременеть…
— Что?
— Но потом решила, что не могу так поступить по отношению к Эдди. Я знаю, он желает мне только хорошего, и я рассказала ему. То есть, о своих намерениях — Она взглянула на Хьюго, как бы желая, чтобы он поддержал ее. — А это было не так-то легко, уж поверь мне!
— Представляю! — Тоби расхохотался. — И какова же была его реакция?
— Сначала он будто с цепи сорвался, накричал на меня. Потом неожиданно рассмеялся. Сказал, что своей настойчивостью я похожа на маму, и что пытаться переубедить меня — все равно что пытаться остановить паровой каток голыми руками. А еще сказал, что, поскольку у него нет башни из слоновой кости, где бы он мог меня запереть, пожалуй, будет лучше, если он уступит. Тоби, над чем ты смеешься?
— Нет-нет, ничего. — Тоби перевел взгляд с одного на другого. — Так вы женитесь?
Филиппа кивнула, и ее лицо неожиданно осветилось лучезарной улыбкой.
— Поздравляю! — Тоби похлопал по бутылке. — Еще одно событие, которое надо отметить. Есть, в конце концов, в этом доме бокалы? Так недолго и умереть от жажды!
— Филиппа и Хьюго решили пожениться.
Дафни отодвинула от себя тарелку с тостами и мармеладом, которые остались нетронутыми, и улыбнулась с искренней радостью.
— Неужели? О, Тоби, я так рада за них. Я понимаю, она еще молода, но они очень подходят друг другу.
Тоби аккуратно положил на стол газету, которую читал. Дафни, которая всегда отличалась уравновешенностью, сегодня за завтраком казалась чрезвычайно спокойной и молчаливой. Она смотрела, как он складывает газету и салфетку, готовясь встать из-за стола.
— Тоби?
Он замер, глядя на нее. Она раскраснелась. На лице пролегли знакомые складки, которые появлялись всякий раз в момент, когда она была полна решимости сделать какой-либо серьезный шаг. Наступило короткое неловкое молчание. Он сел и вежливо ждал, что она скажет.
— Как любил говорить мой отец, я отношусь к тем людям, которые могут решать свои проблемы лишь в честном, откровенном разговоре, не прибегая ни к каким уловкам. — Дафни улыбнулась. Улыбка получилась неестественно бодрой, в то время как голос прозвучал непривычно решительно. — Должно быть, ты обратил внимание, что женские хитрости и коварство для меня непостижимы. — Она бросила на него быстрый взгляд и еще больше смутилась, отчего на ее скулах появились алые пятна румянца. Она вздохнула, пытаясь придать голосу оттенок шутливости. — Попытаться открыто соблазнять тебя вряд ли уместно при сложившихся обстоятельствах. Умалчивать о том, что меня волнует, тоже невозможно, поскольку в таком случае не решится важный для меня вопрос.
Он молчал, изумленный и заинтригованный.
— Я хочу еще одного ребенка, — сказала она минуту спустя с необычайным спокойствием. — И как можно быстрее. День ото дня я отнюдь не становлюсь моложе.
— Интересно, а кто молодеет?
В ее голосе появились резкие нотки.
— Тоби, прошу тебя… Ты думаешь, я шучу?
— Ни в коем случае. Наоборот, — Тоби ждал. Снова установилось молчание.
Дафни прикусила губу.
— Я думал… — наконец произнес Тоби очень мягко.
— Что? Что ты думал? — Дафни быстро моргала, глядя на него, свертывая и развертывая салфетку.
Ситуация была щекотливой. Он размышлял о том, как бы ему выразиться поделикатнее, но отказался от этой мысли, решив быть честным и до конца откровенным.
— Я в самом деле думал, что ты счастлива без меня. У тебя… у нас есть Амос.
Она подняла голову, ее щеки пылали.
— Нет, — сказала она.
Он внимательно смотрел на нее.
Она затаила дыхание, не поднимая на него глаз.
— Мой отец, без сомнения, посоветовал бы мне заключить с тобой в свое время некую сделку, договоренность, если хочешь.
Не стоило отрицать, эта мысль приходила ему в голову.
— Я уверен, он посоветовал бы. Почему же ты не сделала этого?
— Не думай, что у меня не мелькала такая мысль. Я была удивлена, обнаружив, что не могу пойти на это. Существует нечто, что не покупается и не продается. По крайней мере, я надеюсь, что существует. — Ее взгляд на мгновение остановился на нем. — Я хочу тебя. — Она боролась со своей гордостью, и преодолела ее. — Я хочу тебя на твоих условиях, а не на моих. Не могу сказать уверенно, почему. Хорошо это или плохо, но мы женаты и, слава Богу, не первый год. И мне кажется естественным, что мы не только должны делить пищу и кров, но и выполнять супружеские обязанности. Впрочем, если у тебя на то есть желание. Если нет, по крайней мере, теперь я буду знать об этом.
После затянувшегося молчания она услышала, как он отодвинул стул и поднялся, и почувствовала движение, когда он обошел вокруг стола и направился к ней. Когда она подняла голову, он наклонился, чтобы поцеловать ее, как делал это всегда, уходя из дома, легко и довольно холодно касаясь ее щеки. Как если бы безупречно исполнял положенное. И только. Его рука лежала на ее плече.
— Сегодня в полдень у меня состоится встреча, — сказал он. — Не знаю, сколько времени она займет. Беринджер опять упрямо стоит на своем; боюсь, нам предстоит еще одна схватка. В самом деле, я должен избавиться от этого человека. На днях — и не позже. Мне придется задержаться, пока я не приведу в порядок дела. Потом я должен встретиться со строителями относительно нового магазина в Кройдоне. — Он распрямился.
Она молча смотрела ему вслед, пока он шел к двери.
Положив руку на шарообразную ручку, он оглянулся.
— Может быть, ты попросишь повариху слегка задержаться с обедом? Скажем, в восемь часов? К этому времени я, несомненно, успею вернуться.
— Разумеется, я скажу ей.
Когда он ушел, Дафни взяла чайную чашку, но увидев, как дрожат руки, быстро поставила ее на блюдце.
Дверь открылась.
— А, Паркер. Да, можешь убрать со стола. О, Паркер, попроси кухарку зайти ко мне, хорошо? Я хочу поговорить с ней о… — она задумалась на мгновение, легкая улыбка неожиданно осветила ее лицо, — …о меню сегодняшнего обеда.
Хьюго встретил шторм, собрав всю силу духа. Злое словесное бичевание, более жестокое, чем любое физическое наказание, которое он когда-либо терпел от отца, все еще продолжалось. Наконец между ними повисло гнетущее молчание, и уже в сотый раз он произнес: «Мне очень жаль», в сотый же раз понимая, насколько его слова не соответствуют ситуации.
Отец смотрел на него с презрением.
— Мне действительно очень жаль.
— Я бы предпочел услышать, что тебе стыдно.
— И это тоже. — Хьюго пытался задержать взгляд на холодном лице отца, но не смог.
— Ты предал меня, свою страну, свою семью и свою честь.
— Да. Я знаю.
— Полагаю, ты понимаешь, что лишаешься права быть членом нашей семьи? Что я не могу больше считать тебя своим сыном?
Пожалуй, это не было для него неожиданностью. Он был готов услышать такие слова. Однако поразился, почувствовав, как глубоко они ранили его. Боль и обида были почти невыносимыми. Он молчал. Ему еще никогда не было так тяжело, как в последний час. Отец выслушал его запинающееся, порой бессвязное признание со все возрастающим неверием в случившееся, затем с яростью. Потом задавал ему вопросы, точно вел допрос, кратко и холодно. И лишь потом наступил черед его безжалостного решения; но кара была справедливой.
— Что… что ты собираешься делать? — осмелился спросить Хьюго.
Худощавое лицо отца выражало горечь, как и тон его голоса.
— Единственное, что можно сделать при таких обстоятельствах. Подвергнуть себя риску, что уже сделал ты со всеми нами. Разумеется, мне придется признаться во всем лорду Бересфорду…
Хьюго был потрясен.
— Но…
— …который, я уверен, согласится со мной, что этому печальному делу при теперешних обстоятельствах не следует давать ход. С этим покончено. Нет смысла предавать его гласности. Но если вдуматься — какой огромный вред ты мог бы принести… Если ты сказал правду.
— Правду, клянусь.
Взгляд, который бросил на него отец, был испепеляющим и заставил ею густо покраснеть.
— Если, как я говорю, ты сказал мне правду, то в руки врага попало мало ценной информации, если она попала вообще. Хотя только одному Богу известно, сколько бед ты натворил бы, если бы все это продолжалось. Что касается лично меня, — его лицо было замкнутым и холодным, на впалой щеке подергивался мускул, — у меня нет желания когда-либо видеть тебя или говорить с тобой. И я прошу тебя уважать это. — Он отвернулся, но прежде в какой-то миг, который вызвал у него потрясение, Хьюго увидел, как сжались его челюсти от горя и боли, как сурово нахмурились брови.
— Папа!
— Уходи, Хьюго!
— Папа, прошу тебя!
Ледяной холодностью веяло от его спины, когда он отвернулся от сына, давая понять, что разговор окончен, все точки над «i» расставлены. Он даже не шевельнулся. Хьюго взял себя в руки, превозмогая боль, которая неожиданно сжала тисками его горло.
