Ромов шел по палубе, вокруг не было ни души. Невольно он то и дело бросал взгляды на водную гладь и думал о том, что где-то там плывет Шаронов. А если его уже нет в живых? Несмотря на разлитое в воздухе тепло, по телу пробежался озноб. А ведь именно он, Ромов, должен находиться на его месте, посреди этих волн. Как бы он себя чувствовал на шлюпке?
Суздальцев лежал на кровати, это Ромов определил по смятой постели. Продюсер отворил ему дверь и снова лег, не проронив ни слова. Рядом на столе стояла бутылка бренди.
Ромов сел на стул. Некоторое время мужчины молчали, Суздальцев не проявлял никакого интереса к гостю, а Ромовым вдруг овладела непривычная робость. И он никак не решался заговорить.
— Долго будешь еще молчать? — вдруг грубо прервал молчание Суздальцев. — Можешь хлебнуть для смелости.
Ромов решил воспользоваться разрешением и налил полный стакан.
— Я не понимаю, что тут происходит, — произнес он.
Суздальцев покосился на него. И по блеску его глаз Ромов понял, что продюсер изрядно пьян.
— Думаешь, я понимаю. — Суздальцев вдруг не без труда сел на кровати. — Со стариком что-то творится неладное.
— Он больше не желает снимать фильм?
Вместо ответа Суздальцев налил из бутылки.
— Я спрашивал его об этом, но он ничего не сказал.
— Но он отправил Шаронова.
— Он сказал, что закончишь все ты. — Продюсер пристально взглянул на сценариста. — Струсил? Вижу, что струсил, — сам же ответил на свой вопрос. — Знаешь, что не справишься. Потому что знаешь, что бездарен. Ведь так?
Ромов молчал. Суздальцев посмотрел на него, усмехнулся, налил бренди в два стакана и один подал Ромову.
— Пей, — сказал продюсер. — Хуже не будет, хотя лучше будет тоже вряд ли.
Ромов послушно выпил и вопросительно посмотрел на Суздальцева.
— Да не волнуйся ты так, забей на этот сценарий.
— Я что-то не совсем вас понимаю.
— Интуиция у меня развита. А она мне говорит, что нашему миллиардеру на фильм уже наплевать. То ли пропал интерес, то ли просто не до него.
— Но почему?
— Я так думаю, чего-то он нахимичил, и дела у него под наклон покатились. А может, еще какие есть причины, один сынок чего стоит.
— Да, малыш еще тот.
— Вот-вот, дорогой. — Суздальцев вдруг рассмеялся. — Как это ты Мариночку чуть не удохал.
Ромов решил за благо в очередной раз ответить молчанием.
— Да, ладно, все же обошлось. А вот обойдется ли это?
— Что это? — не понял Ромов.
Суздальцев придвинулся к сценаристу.
— Будет ли он делать фильм или не будет, это вопрос, конечно, интересный. Но меня больше беспокоит другое, получим ли мы обещанные им денежки. Сдается мне, что вполне можем и не пролететь.
— Вы это всерьез?
— Такими вещами, дружище, не шутят.
— Что же делать?
— Меня спрашиваешь?
— А кого же?
— Выпьем еще. — Суздальцев снова налил.
Ромов почувствовал, что изрядно пьян. И это ему не очень нравилось.
— Значит, спрашиваешь меня, что делать?
— Ну, да, — не очень твердо кивнул головой Ромов.
— Мы будем последними лохами, если он нас высадит на берег и ни черта не заплатит.
— Но что мы можем сделать?
— У него в кабинете полно денег. Я видел целые пачки.
Что-то щелкнуло внутри Ромова.
— Что из этого?
— А ты не понимаешь?
Ромов снова молчал.
— Если он нас кинет, нужно улучить момент, пробраться в кабинет и взять деньги, которые мы честно заработали.
— Вы предлагаете это сделать мне?
— Согласись, это лучше, чем убийство,
— Ни за что, хватит с меня.
Внезапно Суздальцев сгреб Ромова за ворот рубашки и бросил на кровать.
— Будешь делать то, что я тебе скажу. — Продюсер навалился на сценариста всем своим немалым весом. — Так ты согласен? — Ромов не издал ни звука. Суздальцев надавил еще сильней. Его руки, словно клещи, сжали горло сценариста. — А сейчас?
— Да, — прохрипел Ромов.
— Так-то лучше, — произнес Суздальцев, слезая с Ромова. — Иди, потом покумекаем, что и как.
106
Филипп никак не мог успокоиться и носился по каюте. Марина смотрела на него, но думала о своем. О разговоре с Ольгой Анатольевной. Он не выходил из ее головы. Почему ей вдруг стало все не интересно, то, к чему она стремилась все то время, что она себя помнит, потеряло почти всякое значение. Внезапно она вспомнила свою тетю, родную мать сестры. Она была вполне благополучным человеком, кажется, работала завучем в школе. Но внезапно ушла в монастырь. Этот поступок наделал в их семье много шума, никто не понимал его причин, ее осуждали, намекали на умственное помутнение. Только мать отнеслась к этому совсем по другому, что сильно удивило Марину. Она долго пребывала в задумчивости, то и дело подносила к глазам фотография новой послушницы. И у Марины даже создалось впечатление, что она не только понимает причины, но и в какой-то степени одобряет такой неожиданный поворот в судьбе своей близкой родственницы.
Этот эпизод из своего детства Марина давно забыла, но сейчас он неожиданно воскрес в ее памяти. И она поняла, что это произошло отнюдь не случайно. Что же ей делать?
— Я намерен, когда мы завершим это плавание, подать на отца в суд. Он не имел право так поступать. Ты согласна?
— Не знаю. — Этот вопрос занимал Марину в последнюю очередь.
Филипп удивленно посмотрел на нее.
— Разве ты не хочешь, чтобы виновников покушения на тебя осудили по-настоящему? На самом деле, отец воспользовался этим делом, чтобы избавиться от надоевшей подруги. А Ромову он абсолютно ничего не сделал, ходит себе совершенно спокойно, как будто ни в чем не виноват. Это означает только одно: ему наплевать на то, что тебя чуть не убили. Он решает исключительно свои дела.
— Ну и пусть.
— Что значит пусть? — Филипп даже замер на месте.
— Я не хочу, чтобы ты подавал на отца в суд. А с Ромовым я сама разберусь.
— Ты странно себя ведешь. Не могу понять, как ты будешь с ним разбираться?
— Еще не знаю, но прошу, успокойся. Я почему-то уверенна, что их путешествие завершится благополучно.
— Как ты можешь знать?
Марина едва заметно пожала плечами.
— Иногда люди чего-то знают, а вот, как и почему они этого не знают.
— Я ненавижу произвол во всех его проявлениях. А для отца — это совершенно нормально.
— Его уже не изменишь. Лучше помирись с ним. Ваше противостояние бесполезно.
— Ты как-то странно заговорила.
— Ты думаешь. — Марина задумалась. — Может быть. Я хочу пойти прямо сейчас к Ромову.
— Зачем? — изумился Филипп.
