Воистину в Этом городе всегда попадаешь туда, куда необходимо попасть.
– Конец пути! – объявляет голос в наушниках. – Аста луэго, маравильоса!
Аста луэго – прощание, следующее за приветствием, что-то вроде бай-бай или пока-пока, или чус, или орэвуар, ма белль, в Эс-Суэйре, под шум волн, наслушаешься всякого. Кроме одного: «Оставь меня в покое, идиотка!»
– И тебе аста. Луэго.
– При необходимости вы можете сообщить новые параметры поиска.
– Не сейчас.
Я все еще одушевляю компьютерные схемы, платы и контакты, вместо того чтобы просто «push the button»; Мерседес, не склонная к сантиментам, так бы и поступила.
– При необходимости вы можете сообщить новые параметры поиска. Пункт назначения?
Мне все-таки придется жать на кнопку, Мерседес делала это неоднократно. Даже не слушая безостановочный рефрен в наушниках, я нахожу место для парковки. На стороне, противоположной номеру дома, указанного в обоих адресах. И наконец-то глушу мотор, запоздало думая о том, что никаких дополнительных аксессуаров вроде иммобилайзера или ключа, отвечающего за блокировку двигателя или коробки передач, не понадобилось. Что, если кому-нибудь придет в голову угнать тачку Мерседес?
Руки коротки – вот и все имеющееся у меня объяснения. Тачка Мерседес не угоняется в принципе. Все защитные системы работают от одной-единственной кнопки на пульте, у Мерседес наверняка имелся свой собственный Ясин, поставщик сакральных автомобильных прибамбасов, простых в управлении и безнадежно потерянных для взлома.
Я напрасно ищу вывеску «Cannoe Rose». Ничего подобного нет и в помине. Прямо передо мной жилой дом с приоткрытой дверью в парадное, вот ведь черт! – вместо ожидаемого облегчения я испытываю разочарование и злость. К тому же человеческий лес заметно поредел, людей на улице Лепик не больше, чем на любой из послеобеденных улиц Эс-Суэйры. Последующее развитие событий предполагает два варианта: либо я возвращаюсь к машине, и шепчу в микрофон спасительное «ру Конвенсьон, 237», и в благостной тишине отеля «Ажиэль» дожидаюсь звонка от Доминика, либо…
Либо.
Второй вариант кажется мне более предпочтительным, к тому же его отработка не должна занять много времени. Я тупо последую за адресом на картонке, всего-то и нужно, что войти в подъезд и поинтересоваться у консьержа, где находится «Саппое Rose», получить ответ «je ne sais pas»42 (в лучшем случае) или «hors d'ici!»43 (в худшем) и снова вернуться к машине, а потом – в отель и ждать, ждать совершенно бесполезного звонка от Доминика.
До сих пор в Этом городе я не видела ни одного консьержа.
Я не вижу его и сейчас.
Подъезд абсолютно пуст. Его единственное отличие от подъезда на авеню Фремье в том, что третий и (местами) четвертый этажи дома Мерседес снесены здесь на первый. Конечно, до повешенного на перилах пупса дело не доходит; до экскрементов, прикрытых бельишком из бумажных обрывков секс-символов – тоже, но глухая стена справа от меня до самого верха испещрена граффити. Слова «charogne», запечатленного в самых разных формах, не обнаруживается, зато имеются в наличии другие слова, я нахожу даже искрометное русское «S U К А», написанное почему-то латинскими буквами. Я нахожу множество забытых имен, множество не переданных приветов из Вудстока, из Сайгона, из Алжира и Кореи, из шестьдесят восьмого, с Левого берега, с мыса Канаверал; от американской версии фильма «На последнем дыхании», от английской версии коктейля «Б-52», от полутора десятков обновленных версий операционной системы Windows. Все это наплывает друг на друга, дробится и соединяется в самых немыслимых комбинациях, перемежается рисунками (иногда – фривольными, иногда – по-настоящему талантливыми).
От стены с граффити у меня рябит в глазах и неожиданно начинает болеть голова.
Но самое интересное раскрывается в конце стены, за нарисованной стаей птиц, белых и черных: сплетаясь крыльями, сцепляясь хвостами, они образуют искомое:
С
А
NR
NO
OS
ЕЕ
Маленькая, выступающая мысом стрелка (на ней сидит одинокая птичка, похожая на пересмешника) указывает направление и подтверждает – я на правильном пути.
Нес, йес, йес! Hourra-hourra!..
Последовав за стрелкой и за клювом пересмешника, обращенным в ту же сторону, я преодолеваю:
.– три ступени, ведущие вверх;
– узкий, плохо освещенный коридор;
– три ступени, ведущие вниз;
– еще один коридор, освещенный намного хуже, чем первый;
– арку с низкими, хлопающими дверцами;
– коридор с коптящими на стенах факелами;
– пролом в стене.
За проломом начинается самое интересное. За проломом начинается собственно «Cannoe Rose» – открытая площадка в пятьдесят квадратов или около того, с неровными шероховатыми стенами и полом, выложенным белой и черной плиткой. Одну стену занимает широкая барная стойка, другую – огромный аквариум – точная копия кораллового рифа, каким его представляют люди, никогда не спускавшиеся под воду.
Каким его представляю я.
Аквариум настолько завораживает, что все остальные детали уходят на задний план: пластиковые Столы и стулья, красные бумажные фонарики над ними, два неработающих игровых автомата и один работающий – музыкальный. Окно музыкального автомата, больше похожее на импровизированную витрину магазина грампластинок, отсвечивает мягким желтым светом; из него льется знакомая, много раз слышанная музыка, но уловить мотив я не в состоянии. Кажется, она связана с Вудстоком, а может быть – с шестьдесят восьмым годом, а может быть с фильмом «На последнем дыхании».
В его французской версии.
Все столики в «Cannoe Rose» заняты.
Шпионы, работающие под прикрытием, – ну да, ну да. Бледные провинциалы из Дижона, мечтающие надрать задницу первому подвернувшемуся черному или арабу, – нуда, нуда. Отставные хиппи – нуда, нуда. Торговцы героином и его верные адепты, ширяющиеся тут же, под красным бумажным фонариком, – нуда, нуда. Начинающие писатели, сценаристы и сатанисты – нуда, нуда.
Все не так. Все совсем не так.
Публика, которая оккупировала столики, – самая обыкновенная: влюбленные парочки и не влюбленные парочки, компания работяг, компания секретарш, компания футбольных болельщиков; два молодых человека в военной форме, одинокий, печальный алжирец в европейской одежде (алжирцев я всегда узнаю по мелко курчавящимся блестящим волосам), одинокая женщина средних лет, похожая на шлюху и Shirley Loeb одновременно. Никто не кричит, никто не устраивает склок и разборок, но в зале (если можно назвать залом площадку под открытым небом) стоит веселый непрекращающийся гул, от него – в противоположные друг другу стороны – уходят две волны. Одна разбивается об аквариум, а другая – о барную стойку.
