А у Федьки в голове и душе образовалось противостояние — мертвый Бориска, истинный друг, против живого Саньки, из-за которого Бориска погиб. Кто бы мог предсказать, что в береговой страже разыграются такие страсти? Столкнулись две мысли, равно невероятные: сохранить верность Бориске, невзирая ни на что, и именно теперь, разжившись приданым, заполучить наконец Румянцева, невзирая ни на что!
— Не бойся! — крикнула Миловида. — Никогда ничего не бойся! Мы их догоним! Веришь?
— Да.
— Держи!
Она сунула Федьке в руку пистолет.
— А ты?
— У меня тоже есть. Выспрепар выучил меня стрелять из лука и из пистолета. Он знаток! Дальновид славно бьется на шпагах, Выспрепар стреляет как сам Феб!
Менее всего Выспрепар с его вывороченными губами, двойным подбородком, не в меру острым носом был похож на прекрасного греческого бога; во всяком случае, с балетным Фебом не имел ничего общего. А Миловида, очевидно, возомнила себя Дианой-охотницей, и это было смешно — с пышной грудью и не поддающейся шнурованью талией… Вот Федька была бы истинной Дианой, это и Световид говорил, а он видел все ее достоинства…
Вдруг осознав, что думает о какой-то ерунде, фигурантка резко отвернулась и стала смотреть на мелькающие деревья и верстовые столбы. Это разумнее, а если бы еще вспомнились молитвы — то хоть совесть была бы почище. Но из молитв на ум приходила лишь одна: «Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы православным христианам на супротивные даруя и Твое сохраняя крестом Твоим жительство». Краткая молитва, и можно ее повторять хоть до одурения, и правильная молитва — победа необходима!
Навстречу бойко неслись ямщицкие сани, двуконные запряжки. Кричи не кричи — останавливаться не станут. Ямщики на государевой службе, им не велено тратить время на разговоры. Под тулупом у каждого — мундир с гербом на груди, и они этим дорожат.
Наконец попались возы с бревнами. Пахомыч придержал лошадь — длинные концы заносило, и ехать мимо возов следовало с осторожностью.
— Спроси мужиков — не попадался им навстречу большой экипаж темно-голубого цвета, — потребовала Миловида. — Запряжка гнедая, шестериком!
Пахомыч крикнул, возчики нестройно отвечали, что такой не попадался, а они с Александровской слободы идут.
— Куда ж они подевались? — сама себя спросила Миловида. — Пахомыч, голубчик, ты в здешних местах бывал? Ведь в Гатчину не одна прямая дорога ведет?
— Прямая-то одна, но можно ехать огородами, — сказал, обернувшись, Пахомыч. — Можно свернуть к Пулкову, да мы проскочили поворот.
— Где оно, Пулково?
— Вон там, впереди. Кабы не деревья, мы бы и новый храм Божий на горе увидели. Только дурак будет чесать по прямой проезжей дороге, где все его видят!
— Ты прав, Пахомыч. Должно быть, Световид догадался…
— Так что, ворочаться?
— Нет. Кати вперед. Коли что — мы их за Пулковым перехватим.
— Эй, эй! — закричал Пахомыч мерину. — Н-но, н-но! Пошел, детинушка! Врешь, не уйдешь!
Азарт погони заразителен — вот только Федька не желала впускать его в душу. Она словно копила ту силу, которая нужна, чтобы своими руками покарать убийцу Бориски. Расплещешь силу — в нужный миг и рука не поднимется.
За высокими елями, чьи разлапистые ветки у земли были длиной чуть не в сажень, грянули два выстрела.
— Стреляют, слышишь? Стреляют! — закричала Миловида. — там — наши! Пахомушка, гони! Ну, будет дело!
Только безумная может радоваться перестрелке, подумала Федька, только совсем безумная.
— Там! — Миловида махнула рукой вправо. — Пахомушка, сворачивай!
— Да как же? Опрокинемся!
— Сани — не экипаж, а мы — не фарфоровые! Сворачивай в лес!
— Эх! — заорал извозчик и, высмотрев тропу, направил мерина между деревьями, поворотив так круто, что Федька с Миловидой чуть не улетели в еловые ветки.
Давно не езженная, присыпанная на два вершка снегом тропа была узка — только-только крестьянским саням впору. Легкие городские санки Пахомыча неслись по ней без затруднений, а вот экипаж бы не протиснулся.
— Что за черт, мы назад, что ли, катим? — изумилась Миловида.
— Не мы — тропа…
Лесным дорожкам закон не писан, кто и как их проложил, отчего вздумал, будто им положено петлять, — тайна великая. Миловида завертелась, пытаясь понять, куда движутся сани. Меж тем прозвучали еще три выстрела, и совсем близко раздался крик.
— Туда, туда! — велела Миловида.
— Застрянем!
— Не застрянем! Наши гонят их по лесу — а мы навпереймы! Фадетта, они хотят пешком уйти в Курляндию! Знаешь, сколько это верст? Шестьсот! — Миловида расхохоталась диким хохотом. — По пояс в снегу!
Если бы Бянкина хоть раз в жизни видела узника, обретшего свободу, она поняла бы буйное поведение Миловиды.
Мерин потащил санки по нетронутому снегу — не так скоро, как желалось бы. Миловида достала пистолет.
— Гляди, гляди, вот он!
Меж деревьев мелькнул и пропал всадник. За ним проскакал другой.
— Это Дальновид! Держись, Дальновид! Пахомыч, заворачивай! Вон, вон туда, в просвет!
Миловида встала в санях, держась за плечо Пахомыча. Впереди оказалась поляна. Там стояли две лошади, а всадники, сцепившись, катались по снегу. Федька тоже встала — и тоже опознала Дальновида, потерявшего в пылу погони шапку. Его противник был вооружен длинным ножом, и Дальновид старался отвести руку с лезвием от горла, но трудно было хрупкому сильфу управиться с крепким детиной.
И, как на грех, санки застряли. Федька соскочила в снег и, высоко задирая ноги, побежала к Дальновиду. За спиной громыхнул выстрел, Федька обернулась — Миловида стояла с дымящимся пистолетом. А драка в снегу меж тем продолжалась. Безумная сильфида, так хвалившаяся своей ловкостью, промахнулась.
Дальновид уже оказался внизу и едва удерживал руку с ножом. Федька, размахивая пистолетом, скакала по глубокому снегу, с ужасом понимая, что не успеет. Вдруг противник скатился с сильфа, словно бы скинутый незримой силой. Тут же Дальновид, упершись рукой, вскинулся на колени. И Федька, подбежав, увидела, что из шеи неприятеля торчит оперенная стрела, а он за эту стрелу держится.
Миловида стояла в санях с луком в левой руке.
— Так-то оно надежнее будет! — крикнула она. — Где Световид, где все?
Ответом были два выстрела, один за другим, грянувшие совсем близко.
Дальновид склонился над раненым и отнял у него нож.
— Черт знает что! — воскликнул он. — Крови вроде немного, а что-то ты ему крепко повредила!
— Он жив? — спросила, подбежав, Федька.
— Жив! Вязать надо.
