же.
Его телефон уже у него в руках.
— Позвоню Маку.
Мэддок разворачивается к Рэйвен с улыбкой.
— Пора собрать ребят для игры.
— Ага… — я прерываюсь, чувствуя, как натягивается позвоночник. Не проходит и двух секунд, как показалась причина этого.
— Зоуи это понравится.
Наши головы дергаются в сторону Виктории.
Стоило ей сказать это, и Ройс мгновенно вскакивает на ноги, подступая к ней, но ее это не останавливает. Она выходит из бильярдной и направляется прямо к нам.
Рэйвен забирает у Мэддока машинку и прячет в карман толстовки. Она смотрит на Викторию, которая даже не вздрогнула от натиска Ройса.
— Ты или охрененно умная или тупая, как пробка, девочка. И я склоняюсь к последнему. — Он напирает на нее грудью. — Может, Мейбл и притворялась, что не видит, как ты прячешься по углам в групповом доме, но здесь такое не пройдет. Ты свалишь так же быстро, как и пришла, и я не имею в виду твои полуночные мысли о Кэпе. (прим. в оригинале игра слов, которую можно перевести «так же быстро, как ты кончаешь», отсюда намек Ройса на ее фантазии о Кэптене)
Виктория медленно моргает, не реагируя, она уже привыкла к манере Ройса защищать, нападая.
Ее взгляд скользит ко мне.
— Ей нравится смотреть, как ты играешь.
Моя кровь бурлит под кожей, и я двигаюсь вперед.
— Что ж, это было, мать твою, смело, ВикВи. — Ройс хмурится, называя ее тупым прозвищем, которое придумал для нее, и отступает назад, прекрасно зная, что я готов занять его место.
Она наклоняет голову, карие глаза ждут, что найдут в моих.
— Я не уверен, что ты понимаешь ситуацию, — протягиваю я. — Ты находишься в этом доме не потому, что заслужила это, а потому что мы не можем тебе доверять. Мы не можем позволить тебе слоняться вокруг и болтать о том, чего еще никто не знает. Но если ты попытаешься указывать мне, что делать с моей дочерью, как будто знаешь лучше меня, я вышвырну тебя так охренительно быстро, что у тебя закружится голова. — Я впиваюсь взглядом в ее лицо, и она втягивает губы. — И я не имею в виду прочь из этого дома, а на хрен из города.
— Можешь попытаться.
Я откидываю голову назад и боковым зрением вижу, как поднялся Мэддок.
Наседаю на нее, но она не сдвигается с места, подняв подбородок и удерживая зрительный контакт.
— И что ты сделаешь, м? Как мне помешаешь?
Ее рука ложится на мое предплечье, в теплой, сильной хватке, пытаясь успокоить прикосновением, взглядом... как будто она имеет на это право.
Моя челюсть сжимается.
— Я не испытываю ненависти, злобы или чего-то еще, в чем ты пытаешься себя убедить, — говорит она так, чтобы слышал только я.
Будь я проклят, если это не хуже, чем, если бы она кричала мне в лицо.
Я понижаю свой голос, вторя ей.
— Ты ничему не научилась, Виктория? — Ее глаза сужаются, и я продолжаю: — Ты хочешь остаться и ведешь себя так, словно знаешь нас, но при этом шепчешь, прячешь свои слова от моей семьи? Ты до сих пор не поняла, что мы не действуем так? Мы говорим, мы деремся, мы трахаемся, где хотим и когда хотим. Мы не прячемся друг от друга. — Мои глаза начинают дергаться. — Ты солгала, что знаешь моего ребенка, и ты смеешь говорить мне, что, блядь, с ней делать, как будто твое мнение, мысли или напрасный шепот имеют значение? — Я отбрасываю ее руку от себя, делая шаг назад. — Не имеют.
Облизнув губы, она долгое мгновение смотрит куда-то позади меня, прежде чем снова посмотреть мне в лицо. Более твердо и решительно.
— Но будут.
Мои глаза выпучиваются раньше, чем я успеваю их остановить, и, черт меня дери, если я не потрясен.
Она, мать ее, шизонутая.
Слева от меня Мэддок медленно опускается на свое место, Ройс отодвигается на несколько футов, а Рэйвен, наклонившись вперед, наблюдает за происходящим с дивана.
Если Виктория и замечает, что они немного расслабились, то не показывает этого.
Она сокращает расстояние, которое я оставил между нами, поднимает руку, хватая меня за подбородок, наклоняя мою голову. Я не двигаюсь, но она не отпускает меня.
Мой пульс грохочет где-то в горле, пока я смотрю вниз на девушку, которая разрушила все.
Ненавижу хотеть тебя, Красавица…
— Я никуда не уйду, но у меня такое чувство, что если я попытаюсь… ты меня остановишь.
Тяжелое напряжение давит мне на лопатки, но я его хорошо скрываю.
— Если ты думаешь, что я стану тебя преследовать, то ошибаешься. Я сказал, что хочу трахнуть тебя, Виктория. Я ни слова не говорил о том, что хочу быть с тобой.
— О, но ты сказал, Кэп, — говорит она медленно, ее щеки красные от злости. — За минуту до того, как та маленькая девочка прибежала к тебе в сады, ты был предельно откровенным в своих желаниях.
Она окликает меня, но я заглушаю ее слова издевательским смешком, почти не замечая легкого прищура ее глаз.
— Желания, — моя ухмылка далеко не игривая. — Я сказал, что желаю тебя, Красавица.
Я облизываю губы, заставляя свои глаза небрежно скользить по ней.
— Не твой разум, не твое сердце, не тебя саму. Это мое желание легко удовлетворить теплым телом, с которым я могу поиграть.
— И кто теперь лжец?
Я усмехаюсь сквозь гнев.
— Сохрани эту толику уверенности, мне будет приятно, разнести ее в клочья.
Что-то проскакивает в ее взгляде, но быстро исчезает.
— Не знала, что ты такой козел.
— Ты вообще не знаешь меня. — Мой взгляд заостряется, и я вырываю подбородок из ее хватки, приближая свое лицо к ее лицу на своих собственных условиях. — Не трогай меня. Не говори со мной. И даже не смотри на нее.
Это задевает ее, тяжелое напряжение мгновенно натягивает ее черты, и впервые за сегодняшний вечер тревога проглядывает в ответ.
— Ты хочешь, чтобы я убегала от трехлетнего ребенка? Отвергла ее? Игнорировала, если она будет звать меня?
— Ей два. И да.
— Ей исполнится три через три месяца. И это не справедливо, — дерзит она.
Я рычу, прижимаясь ближе и заставляя ее споткнуться о собственные ноги, когда она отступает на шаг.
— Справедливость
