– Спасибо, – покорно пролепетала Фиалка.
Я бы ничуть не удивилась, рухни она на колени.
– Благодари Филипа за то, что заступился за тебя, – с нескрываемым удовлетворением добавила Мелани.
Филип Кэнтли не смог сразу решить, как ему реагировать на это ехидное замечание, и счел за благо не заметить его.
– Я выучила роль! – гордо объявила Фиалка.
– По дороге из аэропорта? – полюбопытствовал Хьюго.
– Чудесно. Хэзел тоже выучила, – безмятежно отозвалась Мелани, пропустив слова Хьюго мимо ушей.
– Кто такая Хэзел? – нарочито равнодушно спросила Фиалка.
– Господи ты боже мой! – довольно хмыкнул Хьюго. – Какое наслаждение нас ожидает.
– А в этом Филипе Кэнтли что-то есть, – заметила я чуть позже, когда мы переместились в более безопасное место. – В его присутствии мне хочется осенить себя крестным знамением и повесить на шею чеснок.
– Жутковатое созданье, правда? – жизнерадостно подхватил Хьюго. – Мурашки по спине.
– Ага, персонаж Бена Джонсона[36], – добавила я. – Ядовитое остроумие.
– Если Филип не будет соревноваться со мной за звание главного денди эпохи Реставрации, то мне на него начхать, – беспечно ответил Хьюго и смастерил такой замысловатый поклон, что мне показалось, будто за его спиной летают парчовые фалды фрака, а из рукавов вываливаются кружева. – Как-никак мне скоро играть Эдмонда в «Национальном». Сегодня утром узнал.
– Поздравляю! – воскликнул Салли, наградив его смачным поцелуем.
Хьюго сочился самодовольством:
– Всегда приятно иметь планы. Господь хранит подонков. С удовольствием сыграю гнусного молодого жеребца после Королевы фей… простите, друзья, Короля. – Он искоса посмотрел на меня.
Мы свернули к Кингс-Кросс. Здание книжного магазина Смита и кафе были практически невидимы за спинами детей, прогуливающих школу, попрошаек с тощими собачонками на изжеванных поводках, назойливых полисменов, обескураженных туристов, продавцов журналов, пассажиров, томящихся на автобусных остановках. Яркое солнце безжалостно высвечивало грязь и неприглядность этого места. Правда, мне с моими извращенными вкусами эта запущенность была только по душе. Напоминала родную студию. Обертки от гамбургеров шуршали по асфальту, подгоняемые ветром и выхлопными газами. Хьюго пробирался сквозь толпу с видом утомленного аристократа.
– Ну, пора прощаться, – сказал он. – Назад в недра метро, а там прямо в Белсайз-парк, о, как это волнующе! Ты идешь, Салли?
– Нет, я домой. Мне нужно стирать.
– О господи! – вдруг вспомнила я. – И мне тоже!
У меня внутри все так и похолодело. Отвратное ощущение – будто в желудок швырнули недопеченный пирог с мясом. Господи, в каком же состоянии мои простыни! Скорей, скорей домой. Прокипячу тряпье, глядишь, немного посветлеет. По крайней мере, продезинфицируется.
– Ты не пойдешь на репетицию, Сэм? ММ будет только рада. У меня рандеву с моей Титанией, божественной Хелен, которая обликом своим потопила тысячу кораблей.
– Она любовница одной из моих лучших подруг, – предупредила я.
– Жаль твою подругу, – ничуть не смутясь, парировал Хьюго. – Эта девочка трахнулась бы даже с консервной банкой, лишь бы роль получить. Да она наверняка уже проделывала такие трюки. И наверняка, – добавил он, не в силах остановиться, – ее при этом сняли на видео.
– Как у нее получается Титания?
– О, Мелани делает из нее довольно милую штучку. Точнее, довольно противную. В жизни не видел более мерзкой Титании. Заметь, то же самое и с моим Обероном. Развращает детей, лишает невинности.
Он сверкнул улыбкой и двинулся прочь. В метро Хьюго спускался, словно в бальную залу. Я задумчиво смотрела ему вслед. Глупо признаваться вслух, что тебе будет жаль, если кое-кто окажется геем, но еще глупее скрывать от себя подобные сожаления.
Удивительно, но на следующее утро я проснулась, полная оптимизма и надежд. Это чувство было настолько новым для меня, что я какое-то время лежала, с наслаждением вдыхая непривычный запах чистых простыней. Пока все выходит так, как и предрекала Джейни; мне действительно требовалось с головой погрузиться в новый проект. Однако эйфория была вызвана не только новой работой. Я наконец вырвалась из четырех стен своей студии в неведомый мне мир театра. Возможно, все это шелуха – актеры ведь люди компанейские, быстро сходятся, быстро расходятся, – но меня как раз устраивала такая мимолетная, бездумная дружба.
Кто, в конце концов, знает, что случится со мной через месяц? А через год? Я ведь могу поехать куда захочу. Дагги что-то говорил о совместной выставке в Берлине, и у него есть знакомая в Нью-Йорке, она интересовалась моими творениями. Еще два дня назад я не вылезала из студии, считая, что любые встречи, даже телефонные разговоры только мешают работе, а сейчас мне кажется, что я лечу куда-то по широкой беспечной дуге. Да, студия по-прежнему в центре моей вселенной, но она уходит все дальше и дальше, постепенно уступая место новым интересам.
Я выпрыгнула из постели, поправила одеяло, взбила подушки, спустилась по стремянке вниз и прочитала список дел на сегодня. Меня настолько увлекла новая жизнь, что я впервые не взглянула на мобили, громоздившиеся под потолком. Душ, кофе и гимнастический зал, в который давным-давно пора. Если бы не физический труд, быть мне сейчас жирной коровой. Отныне минимум два раза в неделю заглядываю в спортзал! Благо он прямо за церковным залом в Белсайз-парке. А попыхтев на тренажерах, можно заглянуть и на репетицию. По-моему, сегодня они работают над двумя первыми актами. Вдруг кто-то захочет со мной выпить. Я изголодалась по компании, не говоря о свежих сплетнях.
Я проскользнула в зал, когда Хэзел и Фишер репетировали страстную сцену. Хэзел-Елена умоляла Фишера-Деметрия остаться, ему же не терпелось броситься вдогонку за Гермией. Пытаясь остановить Деметрия, Хэзел вцепилась ему в ногу, и он протащил ее за собой через весь зал, прежде чем смог стряхнуть.
Мелани, прислонившись к стене, одобрительно кивала. Юный Мэттью, сидя за столом, заваленным бумагами и копиями сценария, перешептывался с помрежем Стивом и его ассистентом. Я была потрясена: Елена у Хэзел получилась отлично, да и Деметрий, который прежде отдавал преснятиной, теперь летал как на крыльях. Хэзел вытягивала Фишера на собственный уровень. Я невольно захлопала. Гулкие, одинокие аплодисменты огласили огромный пустой зал. Фишер-Деметрий ответил мне широкой улыбкой. Хэзел тоже развернулась в мою сторону. Ее лицо горело, глаза сверкали. Она все еще пребывала в мире Шекспира.
