Но Танечка не хотела никаких условий, ее тошнило от Олафа, она любила человека, потерянного для нее навсегда. Поэтому она лежала и плакала, тайком выбрасывала лекарства и отказывалась от еды… Но силы так же неуклонно возвращались к ней, как приближалось и время выписки из клиники, вместе с вновь обретаемыми силами приходила и мысль: если любовь нельзя вернуть, то, может быть, за нее можно отомстить?..
Все хлопоты о маминых похоронах тоже взял на себя Олаф…
Хоронили ее на совсем новом кладбище. «Коммерческое», как обронил кто-то из людей, шествующих в похоронной процессии…
Сочетание слов «коммерческое кладбище» не заставило Танечку ни усмехнуться, ни возмутиться… Сочетание «коммерческого» и «некоммерческого», характерное для нынешней жизни, продолжалось и после смерти… На старом кладбище было дешево, тесно, очередь и давка. Места там продавали по старым ценам, и их не хватало…
А это было очень дорогое кладбище. Новое кладбище для новых покойников из числа «новых русских»… И несколько недавних могил, чьи обитатели или их родственники смогли позволить себе похороны по такой цене, терялись маленьким островком посреди огромного зеленого поля… Ограда нового кладбища тоже терялась где-то далеко в высокой траве, и казалось, что это похороны «в чистом поле»… Ветер проносился волнами по нетронутой дикой, нестриженой траве… Сияло на ярко-синем, без единого облака небе солнце… И Танечка подумала, что маме, возможно, понравились бы такие похороны… Если похороны вообще могут понравиться.
Только благодаря Олафу Розенкранцу Танечка смогла позволить такую роскошь для своей бедной мамы.
Церемония продолжалась недолго, и поначалу густая и многолюдная процессия стала внезапно и очень быстро редеть… Глубоко погрузившаяся в свои невеселые мысли, Танечка вдруг обнаружила, что они с Олафом оказались у могилы почти одни… Мамины знакомые и родственники были слишком стары, чтобы выдержать долго на ногах такую церемонию… А все остальные, собравшиеся на похороны, люди были знакомыми Олафа и Танечки, и теперь, отдав им должное, они торопились домой, по своим делам, потому что жизнь продолжалась и мало кто способен долго сохранять интерес к какой-то чужой старушке…
Только сейчас Танечка вдруг с болью поняла, каким одиноким человеком она стала…
Олаф искоса поглядывал на Танечку. В черной шляпе с траурной вуалью и темном платье она выглядела невероятно красивой и таинственной.
— Какая ты все-таки у меня красивая… — прошептал сентиментальный норвежец. Вид у него не был слишком опечаленным. Он давно уже простил неверной жене ее побег и вообще «всю эту историю»…
Его попытка ухаживать на кладбище показалась Танечке такой нелепой…
Она горько вздохнула и пошла к воротам, Олаф зашагал рядом.
— Какой ужасный итог… — заметил он.
— Итог? — Танечка хмыкнула. — Что вы имеете в виду?
— Смерть вашей мамы, конечно…
— А это ни-ка-кой еще не итог! — вдруг очень четко и ясно прошипела ему в ухо Танечка, да с такой яростью, что Олаф опешил.
— Я, собственно, ничего такого… — пробормотал он.
— Вы… идите… Идите! — вдруг нетерпеливо оборвала его Танечка. — А я… я еще должна задержаться…
Она повернулась и пошла обратно к могиле…
А Олаф, вздыхая, поплелся к стоянке машин.
Теперь Танечка стояла у могилы совсем одна. Все так же волновалось огромное зеленое поле, ветер выбивал из-под траурной шляпки пряди Танечкиных светлых волос… А мама смотрела на нее с портрета немного насмешливо, иронично. Это было самое типичное для нее выражение лица.
«Ну, разве я не предупреждала тебя насчет этого Додика?!» — словно хотела она сказать…
Любить — это значит помогать жить… Кто это сказал? Где она это прочитала? Неважно… Сейчас Танечке показалось, что это самое точное определение любви. Мама действительно любила ее… В отличие от других… Вот в чем дело.
И вдруг холодное, спокойное, очень ясное и очень сильное желание захлестнуло Танечку Самсонову… Желание расплатиться с тем, кто был виновен в маминой смерти…
И было это желание непреодолимым… Очень похожим на внезапную любовь… Но только это была не любовь, а ненависть.
— А вот этого я так не оставлю… Не стоило, нет, не стоило разлучать меня с мамой… — прошептала она.
Желание отомстить было столь сильным… сильнее любви к Додику, сильнее страха наказания.
И это ясное и простое желание «разобраться» совершило с Танечкой чудо… Как там в рекламе? Внеси ясность!
Когда Танечка, сев в машину, взглянула на себя в зеркало, она увидела иного человека… Не раскисшую до невменяемости из-за несчастной любви особу…
Нет! Из зеркала на нее глядела совершенно другая женщина… Взгляд у «другой женщины» был решительным и очень спокойным. И очень жестким…
Сначала Сухой решил этот адрес проверить… Бабы глупы, и дамочка, у которой жена Сухого убирала квартиру, могла и наболтать.
Однако все, что он узнал в результате ежедневных наблюдений и проверки, убеждало его в том, что адрес был стоящим… Парень, снимавший квартиру в дорогом элитном доме — две тысячи долларов в месяц, — и впрямь выглядел жирным барашком. Сам он приезжал домой на «BMW»; у рыжей толстой бабы, навещавшей его почти ежедневно, был настоящий «Порше», жрачку объект закупал в «Юникоре», расплачиваясь не картой, а наличными, причем доставал всегда пачку зеленых и отлистывал небрежно; за пеной для бритья заезжал не в соседнюю галантерею, а в «Шевиньон», трусы и костюмы покупал от Кензо, обедал в «Серебряном веке» или у «Максима»… А самое главное, барашек был из породы тех сладких, нежных юношей, которых только пальцем ткни в одно чувствительное место (пальцы у Сухого были больше похожи на железные клещи), и они тебе расскажут все, отдадут все и продадут всех, хоть родную маму.
Мальчик явно не был ни деловым, ни крутым. «Крыши» у него не наблюдалось, следовательно, за него никто не станет тягать Сухого на стрелку, и уж тем более любитель костюмов от Кензо не принадлежал к тому сорту разбогатевших работяг, которые за свои потом и кровью нажитые баксы будут махать монтировкой до тех пор, пока не укокошат и не отобьются. Самый, кстати сказать, хлопотный сорт людей: только подумав о том, что им предстоит расстаться с сотней баксов, они перестают бояться и смерти, и боли… Хоть на дыбу поднимай, помрут, но, где припрятано, не признаются… Прямо берсерки какие-то, бессмертные, понимаешь… Слава богу, мальчик был не из их числа, он был жирной и легкой добычей.
Подумав о том, что ему предстоит, Сухой, как всегда, почувствовал легкое и радостное возбуждение… И уж на этот раз он обязательно рассчитает все так, чтобы не найти квартиру пустой. Сухой терпеть не мог это дело: забираться в квартиру в отсутствие хозяев, рыться в чужих тряпках, копаться, искать… Это было не только утомительно, но и неэффективно. На какие только хитрости не шли теперь люди, придумывая в квартирах тайники: и в помойном-то ведре с двойным дном спрячут, и в морозилке в курином брюхе баксы заморозят… Нет, в красных следопытов он наигрался в детстве, хватит. Сухой работал с людьми. И когда он с ними работал, они все ему как на духу выкладывали.
