Понемногу Марина пришла в себя… Посещение «Фитнесс-клуба»: массаж, солярий — сотворили чудо… Она восстановила силы и вернулась в Стародубское…
Ну-ка, как все это было в тот день?.. Она пила, да… но все-таки не так уж и много… А вот надралась изрядно… И опьянение в какой-то миг показалось ей необычным. Она, словно сомнамбула, лишенная воли… идет, подчиняясь… Чему подчиняясь? Или кому?
Перед этим был телефонный звонок… Странный, потому что в трубке молчали…
И вот она собирается спускаться вниз — стоит на верхней ступени лестницы… Потом возвращается зачем-то в спальню, берет бутылку, оставленную у изголовья… Хотя внизу, на кухне, куда она и собирается, есть точно такая же… Более всего ее поразила и испугала, когда она очнулась, эта бутылка с отбившимся розочкой горлышком, с длинным, как нож, льдисто поблескивающим острием… Коснись оно только ее горла…
Нет, все сначала! Надо отмотать пленку памяти назад, в исходное положение… Она собирается спускаться вниз — стоит… уже с бутылкой… на лестничной площадке… Медленно и аккуратно, крепко держась за перила, — она знает, что уже хорошо выпила и надо быть особенно осторожной, — делает шаг вниз. И… Неужели это пьяная галлюцинация? Как будто что-то резко и сильно толкает ее…
Но что? Или кто? Нет, не рука… Неужели… разве может подтолкнуть голос?
— Але! Девушка… Ты жива?
Марина вздрогнула от неожиданности и рассмеялась… Вопрос был очень актуальным. А Рита появилась, хоть и как всегда неожиданно (у нее был свой пропуск в Стародубское, код автоматически открывающихся ворот она знала, а двери в Маринином доме никогда не закрывались), но очень кстати…
— Вот дура несчастная… Как ты меня напугала!
Так приятно было видеть веселую, оживленную, с розовыми от мороза щеками подругу, очень мало похожую на плод галлюцинаций… И вот что приятно… с нормальным человеческим голосом — совсем не похожим на тот, что Марине чудился в ее воспоминаниях — механический, бесплотный… тот… совсем не человеческий голос…
— Рит, ты слыхала об астральных убийствах?
— О каких-каких? — Рита принялась сноровисто разгружать привезенные пакеты, рассовывая продукты по полкам холодильника.
— Ну, на расстоянии… Сначала раздается звонок и — молчание, а потом…
— Бо-оже мой, какое мракобесие… И это говорит образованная женщина на исходе двадцатого века! Уж не начала ли ты смотреть передачу «Третий глаз»?!
— Какой-какой?
— Третий, идиотка! У всех нормальных мракобесов в наше время есть третий глаз. Ты даже об этом глазе не слышала? А туда же — астральными убийствами интересуешься… Там, в этом «Глазу», такие лапочки… Представляешь, сядут рядком: один шарлатан, другой сумасшедший — и сумасшедший шарлатану говорит: «Когда ко мне на прием приходит пациент с отклонениями …»
— Исчерпывающая телерецензия. Ну так, короче: нельзя, что ли, убить на расстоянии?
— «Что ли» нельзя… Или не стоит.
Рита на минуту отвлеклась от холодильника и повернулась к подруге:
— Все и всегда, моя дорогая, лучше делать не на расстоянии. В том числе и убивать… Шутка.
— Понятно… «И даже в самое тяжелое время они находили время для того, чтобы пошутить».
— Расслабься… Выпить хочешь? Я тебе приготовила. — И Рита, не мигая, пристально глядя в лицо, протянула Марине бокал.
Додика Бабкина страна знала по рекламе шоколада. Это он, Додик, грациозно ловил в рекламном ролике брошенный прелестной партнершей шоколадный батончик, загадочно улыбался, многозначительно поглядывая на девицу, сдирал обертку, обворожительно откусывал, и — жевал, жевал, жевал…
Одна из газет на своем «хит-параде» секс-символов даже признала это жевание самым сексуальным жеванием года. А ведь газете было из чего выбирать: жевали нынче на экранах много, подолгу и очень изобретательно… Сколько нажевали за один только этот год, не было нажевано голубым экраном за всю многолетнюю историю отечественного телевидения.
Собственно, съемки в рекламных клипах не были основным делом Додика. Додик был режиссером телепрограммы «Мотор-шоу». Но программу покупали плохо, конкуренция на телевидении становилась все жестче, несчастная «Мотор-шоу», вытесненная более удачливыми и влиятельными конкурентами, шла уже всего один раз в месяц в дневное, не рейтинговое, очень неудобное время и к тому же в будний день… Из-за этого заполучить рекламодателей становилось все труднее, и продюсерша уже полгода не платила Додику ни копейки… Вполне естественно, что при случае не приходилось отказываться и от шоколадных батончиков.
Все это, конечно, не означало, что Додик пропадал. Дело в том, что Додик Бабкин был мужчиной из разряда «сероглазый король». И все, что он имел в жизни, в том числе и место режиссера в «Мотор-шоу», досталось ему в награду за его, можно смело сказать, незаурядные внешние данные. Сказать, что Додик был красив, значило не сказать ничего. Смазливых ребят, жаждущих получить свой кусок пирога, по свету бродило немало, но далеко не все они получали то, что хотели… Но Додик… Суровый и утонченный, мужественно холодный и сероглазый, он был не просто красив, он был породист и достоин. При взгляде на Додика женщинам, особенно с гуманитарным образованием, приходили на ум молодые генералы Марины Цветаевой, а всем остальным кинематографические белогвардейцы в погонах — люди чести, долга и мужества. В общем, как сказано у поэта, — «доблесть и гордость…». Все это на исходе двадцатого века было в большом дефиците, примерно как сумочки из кожи животных, занесенных в «Красную книгу», и пользовалось у женщин повышенным спросом.
То, что Додик отъявленный альфонс, не приходило в голову почти никому. Кроме тех, конечно, кто имел с ним самые непосредственные и близкие отношения.
Среди этих немногих была и жена Додика Танечка. Когда Танечкины подруги совершали какую-нибудь из ряда вон выходящую глупость, они имели привычку утешать себя фразой: «Но все-таки я, слава богу, не такая дура, как Танечка». Два года назад Танечка, счастливая жена норвежского миллионера, директора филиала американской нефтяной компании, разрабатывающей шельфы Норвегии, приехала погостить к маме в Москву…
Среди прочих ее визитов был и визит вежливости в Останкино, где прошла когда-то в должности ассистента режиссера, точнее, девушки на побегушках, ее комсомольская молодость. Там Танечка, приехавшая навестить подружек, и увидела Додика…
По возвращении в Норвегию сборы были не долги, но основательны… Танечка упаковала свой роскошный гардероб, все, что надарил и чем облагодетельствовал ее миллионер Олаф, — почему-то ей казалось, что этого хватит надолго, жизнь под крылом миллионера приучила ее к беззаботности, — и рванула на Родину.
