Он не присоединился к поющим и не привлек к себе внимания ни одного из гостей; просто стоял возле лестницы, смотрел и слушал. У меня было такое чувство, словно он лишь отчасти находился в этой комнате, среди этих людей. Казалось, окруженный стенами, он испытывал скованность. Он принадлежал горам, крутым лыжным трассам, снежной стихии. В отличие от Клея, двигавшегося лениво и склонного к созерцательности, Джулиан напоминал сжатую пружину. Ему необходимо преодолевать препятствия, подобные трамплинам на горном спуске. Я инстинктивно ощущала, что такова его жизненная потребность не только как спортсмена, но и как человека. Он преодолеет все преграды, сметет их со своего пути, достигнет цели, чего бы это ему ни стоило. Оценив его таким образом, я почувствовала, что этот человек представляет для меня еще большую опасность, чем Эмори. Чего хочет Джулиан и почему он настроен против Стюарта? Учитывая личные качества Джулиана, этот вопрос приобретал особое значение.
При исполнении песни «Струись, река…» голос Шен зазвучал раскатисто. Джулиан, которого я видела только в зеркале, повернул голову и сквозь разделявшее нас пространство посмотрел мне прямо в глаза. Его взгляд показался мне до того пристальным, что я отвела глаза и пересела, чтобы не видеть отражения в зеркале. Трудно было определить, что выражал его взгляд, но он вызвал в моей душе отклик, который меня напугал; в этот момент меня обеспокоило мое собственное отношение к Джулиану. Он был нашим со Стюартом врагом, и я не должна испытывать к нему никаких чувств, кроме недоверия и подозрительности. И все же, хотела я того или нет, в тот момент, когда наши взгляды встретились, между нами словно бы протянулась то невидимая нить. Это было нечто физическое, но что именно: притяжение, отталкивание? Мне хотелось отделаться от этого ощущения, выкинуть его из головы, отмахнуться от всего, чем оно могло мне грозить. Никакой симпатии между мной и Джулианом быть не должно.
Поиграв и попев достаточно долго, Шен поднялась со стула и покинула комнату, не говоря ни слова, так же незаметно, как в ней появилась. Никто не пытался ее удержать или заговорить с ней. Кажется, все с благодарностью принимали ее дары, не решаясь ни о чем просить. Я подошла к Клею.
— Поет она чудесно, — восхитилась я. — Какой необыкновенный человек.
Он улыбнулся мне своей обычной смутной улыбкой.
— Дриады всегда необыкновенны. Несомненно, она живет среди лесов и ручьев, когда скрывается из поля нашего зрения.
— Ну, мне она показалась более похожей на нас, смертных, — несколько колко возразила я. — Судя по тому, что я видела, она балует Адрию, чересчур ее опекая. Я уже рассказывала тебе, что сегодня произошло.
— Беда в том, что во всей округе нет других лесных духов, и ей некого любить. И она не очень счастлива в любви со взрослыми смертными. Остается только ребенок.
Он меня удивил. Я уже привыкла думать о Клее как о человеке прагматичном и никак не ожидала, что имею дело с мистиком.
— Ты говоришь как поэт — заметила я.
Он повернул ко мне широкое лицо, слегка улыбаясь.
— Что же тут удивительного, я и есть поэт. Правда, непризнанный. Поэт-неудачник. Я, видишь ли, писатель.
— Я не знала.
Его слова кое-что объясняли. Такая работа вполне подходила для человека, стремившегося заработать себе на жизнь и на досуге заниматься любимым делом, не приносившем дохода. Мне захотелось расспросить его, что он опубликовал, в каких жанрах работает, но его лицо сделалось непроницаемым, он явно не желал говорить на эту тему.
— Ты знаешь, что Мак-Кейб здесь? — поинтересовалась я.
Это, по-видимому, его удивило.
— Где? Я его не встречал.
Отсюда лестничную площадку не было видно, и я повела его к ней.
— Он только что стоял там и наблюдал за Шен.
Но когда мы приблизились к лестнице, на площадке уже никого не было. Клея отозвала какая-то женщина, и я вернулась к исполнению своих обязанностей «хозяйки» Сторожки.
Гости не засиживались здесь допоздна и к половине одиннадцатого все разошлись — кто по коттеджам, кто по своим комнатам в этом же здании. Чтобы получить удовольствие от лыжных прогулок, следовало хорошенько выспаться; в Сторожке ранний подъем был правилом. Гости, приезжавшие посередине недели, обычно останавливались на два-три дня, а затем спешили обратно - к себе в Филадельфию, Нью-Йорк или в какой-нибудь другой большой город.
Когда комната опустела, я помогла Клею навести в ней порядок: вычистить пепельницы, расставить мебель так, чтобы гости, которые придут сюда завтра утром, почувствовали себя здесь уютно. Клей был непривычно молчалив, и я не решилась расспрашивать его о Шен и Джулиане.
Прежде чем подняться к себе в номер, я спросила, нет ли у него каких-нибудь замечаний или пожеланий относительно моей работы.
— Никаких пожеланий, — ответил он. — Держи себя так, как сегодня, и все будет в порядке.
Его слова меня приободрили, однако я чувствовала, что он чего-то недоговаривает. Когда я уже поднималась по лестнице, он меня остановил:
— Постарайся не вступать ни в какие отношения с Мак-Кейбами, Линда. Возле этого огня можно опалить крылышки.
Я колебалась, держа руку на перилах лестницы.
— Что ты хочешь этим сказать?
На этот раз в его ответе не было обычной уклончивости. Он прозвучал прямо, и в нем слышалась забота обо мне.
— Сегодня вечером ты дышала свежим, здоровым воздухом. Вот и держись поближе к этому месту и этим людям. А Мак-Кейбы… Среди них нет никого — включая даже ребенка, — кто не был бы извращен и склонен к душевным вывертам. Не позволяй им втянуть себя в эту болезненную сферу.
Он боялся, что они причинят мне какой-то вред. Видимо, он не подозревал, что я могу представлять для них еще более серьезную угрозу, чем они для меня. Но мне хотелось узнать, что конкретно он имеет в виду и, если Мак-Кейбы вызывают у него такие чувства, почему он продолжает на них работать?
— Благодарю, но не думаю, что мне грозит какая-нибудь опасность, — заверила я его, имитируя безмятежность, от которой на самом деле была очень далека, и пошла вверх по лестнице.
Когда я поднялась на свой этаж и взглянула вниз, он все еще стоял в той же позе и смотрел мне вслед, словно охваченный беспокойством, которого не решался высказать. Я пожелала ему спокойной ночи и пошла по верхнему холлу к своей комнате, расположенной в задней части здания.
К этому времени я почувствовала сильную усталость, которая наложилась на все возраставшее беспокойство. В первый день своего маскарада я не выяснила ничего такого, что могло бы помочь Стюарту. Я внушила подозрение Эмори Ольгу. И я ощущала, как ускользает невосполнимое время. Я не знала, как долго сумею продержаться на этой работе; судебный процесс приближался, а я должна до его начала добыть доказательства невиновности Стюарта. И должна думать только об этом.
