Ричард Торнтон, двадцати восьми лет, казался очень пожилым человеком в глазах пятнадцатилетней пансионерки. Отец ее обращался с молодым человеком холодно, надменно и покровительственно, но для Элинор Дик был самым восхитительным товарищем, самым мудрым советником, самым ученым наставником. Что ни делал бы Ричард, мисс Вэн непременно хотела делать то же самое, смиренно подражая гению, которым она восхищалась.
Она научилась играть на скрипке Ричарда, прежде чем на старом фортепьяно синьоры. Она пачкала свои фартучки красками бедного Дика. Дик держал кроликов и шелковичных червей, и для мисс Вэн не было большего счастья, как ходить с ним на рынок и покупать капусту и тутовые листья. Я не говорю, чтобы она оставляла своего отца для общества своего друга, но бывало время, когда Вэн сам оставлял свою девочку по целым дням, расхаживая по улицам Уэст-Энда, в надежде встретить людей, которых он знал во время своего благоденствия, чтобы занять фунт или два, или по ночам, когда старик исчезал из своей квартиры в Челси на многие скучные часы.
Таким-то образом Элинор Вэн была брошена в общество синьоры и ее племянника. Она читала книги и журналы, получаемые Ричардом, играла на скрипке молодого человека, срисовывала его картины, портила его краски, кормила его кроликов и шелковичных червей, любила и мучила его, восхищалась им, как младшая и прелестная сестра, скалившаяся с неба, чтобы быть его собеседницей.
Вот в каких отношениях находились они друг с другом. Они не видались три года, и в этот промежуток Элинор Вэн выросла и из двенадцатилетней девочки, сделалась высокой, стройной пятнадцатилетней девицей.
— Вы так переменились, мисс Вэн, — сказал Ричард, когда они шли по бульвару, — Что я удивляюсь, как я узнал вас.
— А вы совсем не переменились, Дик, — отвечала молодая девушка. — Но не называйте меня, «мисс Вэн»: мне все кажется будто вы насмехаетесь надо мною. Называйте меня «Нелль». Знаете, Дик, прошлым летом я ездила в Челси, по вас уже там не было, комнаты синьоры отдавались внаймы, а в нашей квартире жила какая-то сердитая старуха; цветы в саду были совсем запущены, кроличьи хлева, сломанные, валялись в углу, а кроликов уже не было. Все там так переменилось, хотя мистер и мистрис Мигсон приняли меня очень ласково и были рады видеть меня, но они не могли мне сказать, где жили вы и синьора.
— Мы переезжали раза три после того, как оставили эту квартиру. Мы должны были жить там, где у синьоры было больше учениц.
Было около десяти часов, когда друзья дошли до Архиепископской улицы, лавка мясника была закрыта.
Элинор знала, что ей стоит только толкнуть боковую дверь и она найдет ключ в комнате жены мясника. Бедная девушка очень устала, она едва держалась на ногах, но она почти жалела, что дошла до дома. Чувство ее одиночества вернулось теперь, когда она должна была расстаться со своим старым другом.
— Очень вам благодарна за то, что вы проводили меня домой, Дик, — сказала Элинор, пожимая руку молодому человеку. — Я поступила, как эгоистка, заставив вас так далеко своротить с вашего пути.
— Эгоистка, вы! Неужели вы думаете, что я допустил бы вас одну идти по улицам, Нелль?
Лицо Элинор вспыхнуло, когда ее друг говорил это: в его словах заключался упрек ее отцу.
— Это я сама виновата, что так опоздала, — сказала она. — Было ровно девять, когда папа оставил меня, но я замешкалась, глазея на лавки. Надеюсь, я опять вас увижу, Дик? Да, разумеется, увижу, ведь вы навестите папа? Как долго останетесь вы в Париже?
— С неделю, я полагаю. Мне дали неделю отпуска и двойное жалованье, кроме издержек.
— Где же вы живете, Дик?
— В гостинице «Два Света», недалеко от рынка. Моя квартира поблизости небес, и весьма была бы удобна, если бы я желал изучать атмосферные действия. Итак, вы живете здесь, Нелль?
— Да, это наши окна.
Занавесы были задернуты, но окна были открыты настежь.
— И вы ждете домой вашего папа…
— В одиннадцать часов, уж никак не позже, — сказала она.
Ричард Торнтон вздохнул. Он помнил привычки Вэна, помнил, что девочка должна была долго не ложиться спать, поджидая прихода отца. Он часто находил ее, возвращаясь из театра в два часа ночи, у полуоткрытой двери маленькой гостиной терпеливо ожидающую прихода старика.
— Вы не будете ждать вашего папа? — сказал он, пожимая ей руку.
— О, нет! Пана не велел мне ждать.
— Прощайте же. Вы, кажется, устали, Нелль. Я приду завтра и отведу вас в театр, если папа отпустит вас: вы посмотрите на «Рауля-Отравителя». Какая сцена, Нелль, в седьмом акте! Сцена разделена на восемь отделений, и в каждом идет своя игра, прежде чем опустится занавес, будет убито пять действующих лиц. Пьеса великолепная и составит богатство авторов.
— И ваше, Дик.
— О, да! Кромшоу, один из актеров, пожмет мне руку со споим восхитительным благородным обращением, а Спэвин — Спэвин даст мне пятифунтовый билет и расскажет всем по секрету, что все главные сцены перевел он сам и что вся пьеса никуда не годилась, пока он не переделал ее.
— Бедный Ричард!
— Да, Нелль, но это нужды нет. Я думаю, что самые благоразумные люди те, которые легко смотрят на жизнь.
— Но я желала бы, чтобы вы разбогатели, Дик, для синьоры, — кротко сказала Элинор.
— И я также, Нелли. Однако прощайте. Я не должен держать вас на улице, хотя расставаться так грустно, что, право, у меня не достало бы духу уйти сегодня, если бы я не имел намерения прийти завтра.
Элинор пожелала своему другу спокойной ночи. Вся беззаботность ее детства, как будто вернулась к ней в обществе Ричарда Торнтона. Вспомните, что ее детство не было несчастливо, несмотря на затруднительные обстоятельства, отец ее успевал всегда всплывать наверх, и влияние его сангвинического темперамента держало Элинор в постоянной веселости и надежде, несмотря на тучи на домашнем небе.
Но чувство ее одиночества вернулось к ней, когда она отворила дверь и вошла в темный коридор возле лавки. Жена мясника вышла при звуке ее шагов и отдала ей ключ, поприветствовав ее несколькими ласковыми словами, которые Элинор не совсем поняла.
Она могла только сказать: «Добрый вечер» на своем школьном французском языке, медленно поднимаясь на маленькую извилистую лестницу, совершенно измученная и физически, и нравственно.
В маленьких антресолях было ужасно душно. Элинор отдернула занавес и посмотрела в открытое окно, но даже улицы казались удушливо жаркими в безлунную августовскую ночь.
Элинор нашла восковой огарок в фарфоровом подсвечнике и коробочку со спичками, приготовленные для нее. Она зажгла этот огарок, сбросила шляпку и мантилью прежде чем села у окна.
