На Игоря все настойчивее накатывала тоска в виде черной прямой челки и быстрых глаз. Он старательно изгонял из души образ попрыгуньи Аньки и думал о другом. Например, о какой-нибудь девице. Одной из тех, что интересуются его другом Воробьем, а потом все равно достаются по наследству Игорю. Мысли становились легкими, а темные глаза начинали поблескивать.
Юрий давно и отлично изучил характер приятеля и прекрасно ориентировался в разных степенях блеска его черных глаз. Существовал блеск номер раз, колебавшийся от спокойного и умиротворенного до опасно-обжигающего и чересчур яркого, — результат воздействия крепких напитков. Блеск номер два свидетельствовал о душевном покое и удовлетворении жизнью. Блеск номер три — когда нос Игоря, как у гончей собаки, чуял желанную встречу с новой юбкой. И еще блеск номер четыре — когда Игорь напрягался, увидев вожделенный объект женского пола, и собирался за ним ухлестнуть.
В последнее время его мало интересовали книги, учеба и любые высокие материи. Хотелось обычного, теплого, обустроенного дома, где вечерами тебя ждут. И все. Что еще нужно человеку для счастья?..
Ему быстро надоели длинные разговоры об искусстве и политике и чаепития за столом рядом с Анькой. Это превратилось в бессмыслицу, а именно ее Игорь не переносил. Почему-то ему стало казаться, что уже приближается пора личного обустройства и надо срочно вить свое гнездо, как заботливо лепит его птица, вернувшаяся из холодных стран в родное короткое летнее тепло и нетерпеливо пытающаяся поскорее найти себе пару и вывести птенцов. Он не ошибался — пора гнездования наступила. Но не только у него.
Аньке стал звонить какой-то юноша. Заслышав его голос в телефонной трубке, Аня менялась на глазах, забывала о времени и могла ворковать в трубку до бесконечности.
Игорь терпеливо выжидал, прислушиваясь. Но Анька умышленно говорила очень тихо. Хотя один раз ему послышалось, будто она сказала «Юра»… но, вероятно, он ошибся.
— Аня, у тебя же гость! Оторвись, наконец, от телефона! — сердилась Евгения Александровна.
Аня виновато, невидяще взглядывала на Игоря, бормотала, оправдываясь: «Я сейчас…» — и продолжала что-то интимно лепетать своему новому другу.
Игорь понял — здесь ему делать нечего. В этом доме ему ничего не обломится, и надо делать ноги, то бишь сматывать удочки, неудачно закинутые в чужом пруду.
Анюта не ведала, что творит. Она не понимала слишком многого, не задумывалась о других и даже не подозревала, абсолютно искренне, что когда-то сама подала человеку несуществующую надежду.
— Ну и что? Что я такого сделала? — пожала она плечами в ответ на очередные укоризны матери.
Доверчивая Евгения Александровна как-то попросила усердно женихавшегося Игоря посмотреть онемевшую магнитолу, наивно полагая, что он — специалист де-факто. Поскольку Игорь усердно всем и всюду рассказывал о своих технических способностях и о том, что он абсолютно все умеет и чинит дома все приборы и всю технику. Парень взялся за дело с жаром и, пытаясь до последнего не ударить в грязь лицом, делал вид, будто пробует ремонтировать. Что-то крутил, отвинчивал, пристально заглядывал внутрь… Аня и великий физик, никогда не бравшийся за починку домашней техники, едва сдерживали смех. Наконец Игорь нашелся и объявил:
— Магнитола импортная, неразборная, блин! Давно и хорошо знающая одноклассника, Аня не выдержала и прыснула.
— Игорь Петрович у нас в радиотехнике не понимает! Ему бы атомный реактор — он бы в нем разобрался в-легкую, а магнитола — это не для него! Слишком простое устройство. Вот!
Игорю очень хотелось причинить Аньке боль, и причинять ее постоянно. Хоть как-то отыграться за все, что она с ним сделала. Но это оказалось невозможным. Аня уходила из его жизни навсегда. И упорно вспоминалось его детское жестокое удовлетворение в те минуты, когда учителя выходили из себя от проделок Скудина-младшеклассника. Это было очень приятно. Может, стоило взять за образец именно такую линию поведения? Над этим следовало поразмыслить…
В последнее время Игорь все чаще и чаще стал замечать за собой это дрянное качество. Ему нравилось играть на нервах у окружающих. Доставляло злую радость и настоящее, пожалуй, единственное удовольствие видеть, как человек выходит из себя. И что он, Игорек Скудин, Гарик, как звала его мать, черноглазый малыш и недомерок, в два счета заставил кого-то кричать и беситься, сделал ему больно, сломал душевное равновесие.
Вначале всяческими утонченными едкими колкостями, сарказмом и язвительностью он в своей мерзкой манере доводил человека до кондиции, а когда тот, наконец не выдержав, начинал орать благим матом, тут же ласково укорял:
— Тихо, тихо! Зачем ругаться по-черному? Не распускайся, это нехорошо!
Он был прирожденный иезуит и деспот и даже не желал представить, что у другого человека могут быть иные, чем у него, желания и совершенно иные, даже противоположные мнения. Для Игоря существовало одно-единственное мнение — свое собственное. И никаких других.
Однажды Юрий заметил приятелю:
— Я никогда не оспариваю твоего права вести себя так, как тебе хочется. Но ты всегда упорно оспариваешь мое. Разницу улавливаешь?
Игорь не ответил.
Разбалансировать привычное существование окружающих — вот что постепенно стало смыслом и целью его бытия. И когда это удавалось — он переполнялся счастьем, словно мстил миру и окружающим за что-то. За что? Он сам до конца не понимал. Вероятно, за некрасивость, маленький рост, хилую фигуру… А сейчас еще и за потерю своей первой серьезной любви. С ее исчезновением нелегко смириться каждому. А Анька… Ее облик, такой ясный и такой смутный, уже начал скрываться в далекой дали, там, где когда-то остались светлые горизонты детства и куда скоро уйдут ясные зори юности… Анькин образ словно обесценивался временем и обстоятельствами жизни Гарика Скудина. Его жизни с большой буквы и в единственном числе. Поскольку он ценил себя слишком высоко, как многие низкорослые люди.
* * *
Семья Игорю досталась не самая худшая, но и сильно благополучной ее назвать было трудно. Мама, Надежда Михайловна, преподавала физкультуру в Энергетическом институте, но делала это слишком громко, бурно и напористо, много лет назад превратив МЭИ в филиал инфизкульта. Она заполняла собой и своим зычным пронзительным голосом все коридоры и аудитории и вообще любые пустующие пространства. Надежда Михайловна без труда проводила через подводные камни вступительных экзаменов известных и начинающих спортсменов. У нее существовал свой собственный тайный список жизненно необходимых институту мастеров по гимнастике, фигурному катанию, плаванию и всем остальным видам спорта. Физкультурница легко, в пару минут убеждала ректора, что без ее очередного протеже российская энергетика моментально погибнет на корню. Не по возрасту наивный и доверчивый ректор каждый раз искренне пугался за судьбу родной и обожаемой науки и отрасли, и спортсменов принимали почти не экзаменуя.
