местам? Если ты не возражаешь, мой друг, я займу твою библиотеку на этот вечер. Не хочу проводить время в обществе твоей матери и её гостьи, уж прости. Разговоры подобного рода, какие ведут они, мне не по душе.
– От чего? Вдруг ты узнаешь что-то новое? Быть может, мадам Попьюи наконец прекратила затворничество и вышла в свет! Ты же её не видел? Вдруг, увидев её, ты позабудешь о своей сеньорите Грации!
Разговор в шутливой форме продолжался ещё несколько минут, пока Ален заканчивал свои приготовления к первому настоящему свиданию, не только с Арабель, но и вообще за всю жизнь.
Закончив, он спустился вместе с Андре, и отвёл друга в библиотеку. Когда он хотел было выйти на улицу, он от чего-то остановился, и решил поинтересоваться у мадам Буаселье, о чём шла речь минутами ранее.
– О, милый мальчик мой, ты не слышал?! Лавку месье Бенуа прикрыли. Уж слишком много шума и недовольства он производил. Весь Марсель жил не спокойно, когда у него появились эти новые булочки! Теперь-то будет на улицах нашего города тишь и порядок, никто не будет никому отдавливать ноги, стоя в очереди за очередной сладостью…
Дальше Ален слушать не стал, а, лишь слегка улыбнувшись и поклонившись, ушёл, ведь ему хватило и того, что он услышал.
К слову, мадам Д’Амбруазе всё же вытащила Андре из плена книг, и весь вечер, пока Ален отсутствовал, донимала его расспросами о жизни в Италии, где не была уже более двух лет, а когда услышала о грядущей свадьбе, стала рассказывать о своих прожитых временах, когда она «была так прекрасна, глупа и невинна».
Преодолев расстояние до порта, Ален не мог дождаться, когда же покажется знакомый силуэт. Солнце уже было за горизонтом, многие зажгли свои лампы, но в порту было достаточно светло и шумно, ибо прибыл корабль с тканями с востока, и рабочие шныряли туда и сюда, отрабатывая свой хлеб и надеясь на щедрое вознаграждение за товар, привезённый издалека. Мужчины тягали на себе по пять-шесть связанных рулонов с тканями и разносили по телегам, каретам, а кому-то отдавали прямо в руки, и тот уже, с добычей, тащился по мостовой, что бы поспешить занять удачное место на рынке, где продаст ткань втридорога.
За всеми этими действиями наблюдала кучка цыган, некоторых из них Ален узнал. Всё тот же толстяк, скрипач и слепой. Вокруг них сидело ещё несколько цыган – парней и девушек, разодетых как на ярмарке. Ален стал рассматривать эту толпу, надеясь увидеть знакомое лицо, но кто-то одёрнул его за плечо.
Повернувшись, он увидел Арабель, расстроенную и явно куда-то спешившую. Она мигом схватила его за руку и потащила подальше от причала, где стоял корабль. Вся эта неожиданность застала Алена врасплох, и он позабыл все слова, которые приготовил для Арабель.
Остановившись в укромном месте, девушка быстро начала разговор:
– Ну что, месье Д’Амбруазе, вот она я, говорите, что хотели, и уходите. У меня нет времени на ваши пустые разговоры, но лишь из вежливости к тому что вы меня ждали, я проявлю милость и выслушаю вас в полной мере.
«Да что она позволяет? Из вежливости видите ли она выслушает меня. Какая баронесса!»
– Дорогая Ара…мадемуазель Бланкар, – начал Ален, не зная, как начать, тем более что в нём бушевало недовольство вызванное пренебрежением к его персоне, – не поймите меня неправильно, но встречи с вами я желал как воскресения. Именно воскресения, ибо всю свою сознательную жизнь я был словно мёртв, а ваша благословенная рука вырвала меня из того чёрного мира, где прозябала моя душа…
– Месье, послушайте, что я вам скажу: я не мессия, я не богиня, я простая девушка, которая хочет покоя и мира. Я знаю, что вы неоднократно пытались разыскать меня, что не гоже вашему имени. Вы не понимаете, чем занимаетесь? В первую очередь вы подвергаете опасности меня. Но, хотя, какое вам может быть дело до моих интересов, если вы близких друзей отправили на казнь, да ещё и не постыдились это дело донести до Парижа, будто здесь у нас своего суда нет. Мне, так же как и вам, не безразлична нравственная жизнь нашего города, и я бы тоже пыталась сделать его добрее и целомудреннее, но, увольте, не такими способами. Вы решаете дела не думая о том, какие будут последствия, будто эти дела сугубо ваши, личные. Я откровенно признаюсь, что вы мне не приятны. Я так же признаюсь, что нахожу вас человеком, лишённым всяких моральных устоев и принципов. Человеком, лишённым добра и сострадания к другим. И хотя положение моё в обществе весьма скромное, всё же я не желала бы и близко видеть себя рядом с вами. Ни ваши деньги, ни ваша фамилия не сделает вас источником добра, пока вы не начнёте уважать и любить других людей, и думать о них в первую очередь, а потом о себе. Мне совершенно не интересно от чего вы стали таким, ибо человек сам выбирает, каким ему быть. И никто, слышите? И никакие обстоятельства не могут заставить человека быть безжалостным, грубым и бессердечным. Он будет таким, только если сам изберёт такой путь. И если человек поддался порокам, их из него не убрать – они как червь будут грызть вас изнутри, пока смерть не закончит существование вашей жалкой души.
Огонь, горевший в глазах девушки, по сравнению с тем, что бушевало в Алене Жоффруа, был просто мимолётной искрой. Каждый раз, когда девушка заканчивала предложение, Ален хотел возразить, но не мог – она говорила без остановки, как трещотка, пробегая по словам. Её речь была внятной и понятной, и Ален улавливал каждый ход её мысли.
– Если вы выслушаете меня, я был бы вам очень признателен, – старался он сохранять спокойствие.
Девушка кивнула, но явно нервничала и была очень нетерпелива.
– Мадемуазель, я бы не хотел, чтобы вы судили обо мне по одному моему поступку. Не предавайтесь предубеждению – оно может обмануть вас. Как бы вы поступили, если бы была затронута честь вашего близкого друга? Молчали бы вы, когда на ваших глазах разыгрывалось бы бесчинство? Сидели ли бы и обдумывали законные и справедливые пути решения проблем, пока виновные уходят от ответственности? Поверьте, всё, что я делал в последние недели, было исключительно защитой достоинства моего почившего друга, к которому, скорбно признаюсь, я относился не должным образом. Вот об этом мне стоит горевать – о том, что я не сберёг друга, не оказался рядом в трудный момент. Но что сделано – того не воротишь.
Секундная пауза повисла в воздухе, а лицо Арабель приняло иной вид
