Байбер указал в угол комнаты, где на полу высилась гора брезента. Стивен подошел ближе и осторожно приподнял краешек одного полотнища, чтобы обнаружить под ним другое. Только под пятым слоем тускло сверкнула кромка золоченой рамы, и у Стивена перехватило дух.
В комнате воцарилась тишина. Стивен замотал головой и четко зафиксировал себя в настоящем, отбросил все, кроме стоявшей перед ним картины. Перебарывая желание сорвать весь брезент одним движением, он сосредоточился пока только на раме и стал осторожно сдвигать полотнище, пока полностью не открыл вертикальное ее ребро.
– Девочка Муфточка, сев на минуточку, – забормотал он себе под нос. Каждый осмотр начинался у него с какой-нибудь рифмованной чепухи, помогавшей успокоить ум и улучшить концентрацию. Финч оказался прав, это было большое полотно. Одна рама чего стоила: кассетный багет в стиле искусств и ремесел[12] Прендергаста[13] с резной серединой ручной работы, мягко выгнутой планкой и рифленым стрельчатым фацетом, покрытый настоящей золотой фольгой в двадцать два карата.
– Приготовилась съесть творожок. Тут пришел паучок…
Золото на темно-коричневом болюсе фацета и середины было отполировано до агатового блеска, а на зеленом болюсе планки осталось матовым. Углы рамы были перфорированы и украшены акантовым орнаментом, а позолоту слегка потерли, чтобы обнажить болюс. Доски профиля выглядели крепкими, и общее состояние багета было хорошим. При таком размере рама могла стоить тысяч десять-пятнадцать, если не больше.
Стивен оглянулся через плечо. Остальные напряженно за ним наблюдали. Он освободил картину от брезента и вынул из кармана куртки хлопчатобумажные перчатки. Сняв часы, он помахал Крэнстону второй парой перчаток со словами:
– Часы придется убрать, и запонки тоже.
Он поднял взгляд на Байбера.
– Где?
– Думаю, здесь. У стены.
Крэнстон кивнул Стивену, и они вдвоем осторожно подняли картину и понесли в дальний конец комнаты, куда проникал слабенький лучик света. Они бережно прислонили полотно к стене и встали рядом с Финчем и Байбером, который поднялся с кресла и держался за его спинку. Стивен гадал, волнуется ли художник, или неуверенность давно его оставила. Однако Байбер выглядел скорее несчастным, чем взволнованным, как будто воспоминания, связанные с этой картиной, были болезненными. Втроем они взглянули на полотно, потом, поведя бровями, оглянулись на Байбера, скользнули по нему быстрыми взглядами и снова уставились на картину.
На потускневшей табличке внизу рамы значилось: «Сестры Кесслер». Фоном портрету служила гостиная какого-то просторного коттеджа – бревенчатые стены, деревянный пол, высокий потолок с лесенкой на чердак, в спальню. Летний день, клонящийся к вечеру. Открытые окна в дальней стене комнаты, и занавески нарисованы так, будто их колышет легкий ветерок. Стивен почти чувствовал на шее его дыхание. Бахрома плюща смягчала очертания оконных рам, вдали серебрилась вода. Тусклый, рассеянный свет отражали разнообразные поверхности: отрез выцветшего восточного ковра, закрывающего часть пола, циферблат старинных напольных часов, страницы раскрытой книги на кофейном столике. Комнату наводняли предметы, и от каждого из них исходило зловещее свечение. На это, безусловно, работал нижний слой краски, как будто придававший всему равновеликое значение.
Центр картины определяли три человека: молодой мужчина, лет, быть может, двадцати семи-двадцати восьми, и две юные девушки. Стивена пробил озноб. Молодым мужчиной явно был Байбер. То ли выражение его лица было тому виной, то ли положение девушек рядом с ним, но Стивену стало неловко разглядывать полотно.
Художник уловил собственное юношеское высокомерие, изобразив себя в откровенном и нелестном свете. На картине Байбер сидел на канапе, вальяжно развалившись, забросив на колено бледную лодыжку; на его мягких лодочных туфлях виднелись потертости. На нем была белая рубашка с расстегнутым воротом и закатанными выше локтей рукавами и видавшие виды брюки цвета хаки, причем складки и тени складок были так хорошо прорисованы, что Стивен еле сдержался, чтобы не протянуть руку и не пощупать ткань. Длинные волосы Байбера обрамляли черными кудрями его лицо. Поверх канапе было наброшено покрывало; одна рука Байбера растянулась на ткани, вторая упиралась в бедро. Он выглядел уверенным (это мягко говоря) или самодовольным, если выражаться резче. Он смотрел прямо перед собой, будто завороженный человеком, поймавшим всю эту сцену.
Девушки же, напротив, обе смотрели на Байбера. На губах у старшей играла лукавая улыбка, какими разбивают отцовские сердца. Стивен решил, что ей лет шестнадцать-семнадцать, но жесткий, циничный блеск в глазах делал ее старше. Она стояла за канапе справа от Байбера. Ее светлые волосы были зачесаны с лица в блестящий хвост, который струился по плечу и расходился кудрями. Маленькие золотые кольца в ушах девушки играли на солнце, но были чересчур нарядными для ее костюма – светло-зеленой блузы без рукавов и джинсов. Ее кожа имела оттенок теплой карамели, и Стивен с ходу мог сказать, что такой девушке все давалось само собой. Как Хлое, подумал он, вспоминая бледную плоть на сгибе ее локтя. Одна рука девушки лежала на плече Байбера, но, приблизившись на шаг, чтобы внимательнее изучить картину, Стивен понял, что она цепляется за него. Суставы ее пальцев были слегка изогнутыми, ногти бледными, и ткань рубашки Байбера топорщилась под ними. Вторая рука девушки свободно свисала, исчезая за складками покрывала.
Младшая сестра сидела на канапе рядом с Байбером. На вид ей было около тринадцати. Нескладная, черная, как индианка, сказала бы мама Стивена. Ее длинные, веснушчатые руки и ноги выстреливали из потрепанных джинсовых шорт и легкой рубашки в полоску, сбившейся складками вокруг талии. Стивен почти видел золотистый пушок на загорелой коже. Девушка сидела, подобрав под себя ноги, к ее ступням пристали островки мерцающего песка и грязь. Ее распущенные волосы расходились вокруг лица белокурым летним облаком. Одной рукой она опиралась на клетку филигранной работы, стоявшую на подлокотнике канапе, причем проволочная дверца клетки была открыта. Вторая рука ныряла под локоть Байбера и ложилась ему на бедро. У младшей сестры был вид скучающего подростка. Взгляд, которым она удостаивала Байбера, выражал скорее любопытство и терпимость, а не восхищение.
У Стивена отняло дар речи. Эта работа не имела ничего общего с формальным портретом. Стивен посмотрел на Финча. Тот хмурился. Крэнстон, который гораздо хуже разбирался в творчестве Байбера, бросил взгляд на Стивена и поднял брови.
