— Вы сборище идиотов!.. Ни к чему здесь не прикасаться! От Людмилы за версту миндалем несет, ясно вам?! Всех, кого положено, включая Григория, я вызвал…
Кто-то из присутствующих издал легкий стон, вслед за тем тихонечко пискнула Анька. И тишина наконец установилась снова: спорить с Виталием Оболенским в нашей конторе было не принято. Только не с ним и только не в нашей ситуации. Знаменитые журналистские расследования Корнета, известные далеко за пределами благословенной столицы, всегда касались исключительно криминала и давным-давно создали Оболенскому и вожделенную для каждого газетчика славу, и то особое положение в конторе, которое объяснимо только одним обстоятельством. Не газета снисходит до своего спецкора, предоставляя ему единственную и неповторимую, к тому же самую высокооплачиваемую должность. А он, спецкор, вопреки всем заманчивым и многочисленным предложениям, систематически изливающимся со стороны, сохраняет эту должность за собой исключительно из прирожденной порядочности к вскормившей его альма-матер… Даже будучи Гришаниной супругой, я так и не сумела ни разу вытянуть из того сведений о сумме, которая прилагается главным редактором лично, из собственных доходов, к официальной зарплате Корнета. Так и не сумела выяснить, какова цена преданности Оболенского взрастившей его газете…
Корнет тогда, как и свойственно всем гениям сыска, не стал терять времени даром. И пока вызванные им менты и уже теми вызванный следователь прокуратуры добирались до нас, самостоятельно приступил к дознанию… Это я теперь знаю, что данный процесс называется дознанием, которое, надо признать, Оболенский провел мастерски, по горячим следам. А тогда в моих глазах масса вопросов, которые Виталий обрушил на наши пребывающие в шоке головы, казалась мне возмутительной жестокостью и бессердечием. Людкино тело, еще не остывшее, лежало рядом с нами в какой-то позорно-скрученной позе, с безобразной гримасой на лице, а Корнет спокойно спрашивал, спрашивал, спрашивал… Не глядя на Людку, зато внимательно всматриваясь в наши лица. Словно не он проработал с Милой в одной конторе добрый десяток лет, словно не с ним она когда-то, на заре туманной юности, делила свое ложе… В тот момент я ненавидела Оболенского куда сильнее, чем за несколько минут до случившегося Людмилу.
К счастью, основным объектом его расспросов оказалась не я, — видимо, из-за истерики, с которой едва справилась, а на самом деле до конца еще не справилась. На вопросы Корнета отвечал в основном Кирилл Калинин — заведующий отделом писем и единственный гость, приглашенный нами со стороны. Все остальные, включая мертвую Милку, представляли, как я уже упоминала, городской отдел. Не знаю, как определяются наши обязанности формально, каким образом на бумаге выглядит наша тематика. На деле мы, если отринуть всякое лицемерие и называть вещи своими именами, занимаемся самыми обыкновенными сплетнями… Разумеется, касающимися великих и известных. На нашей совести по меньшей мере десяток предъявленных нашей же конторе судебных исков этими самыми звездами, и все до единого процесса по ним газетой выиграны… Но вернусь к вопросам Корнета, которые тоже помню очень хорошо.
— Какого хрена вы сегодня бухали?
Заданный в такой форме вопрос ни в коем случае не был хамством в адрес присутствующих, кстати сказать, семи человек. Вопреки тому что большинству сотрудников либо около тридцати, либо, как мне и Людмиле, за тридцать, специфика диктует: молодежный сленг звучит не только на полосах нашего издания, но и бытует в каждом уголке, на каждом повороте многочисленных коридоров, от кулуаров до радиовоплей дежурных редакторов, сотрясающих контору призывами немедленно объявиться в «дежурке» тому или иному сотруднику, отвечающему за очередной номер от имени своего отдела…
На вопрос Оболенского Кирилл, впрочем, ответил на языке вполне человеческом, как и положено не слишком удачливому мэну — сорокапятилетнему отцу семейства:
— У тети Вали день рождения, юбилей… Ребята скинулись, она ж с их отделом не разлей вода. А меня…
— Стоп! — оборвал его Корнет, тоже переходя на литературный русский. — Если повод таков, где сама тетя Валя?..
— Ее нету… — растерянно развел Кирилл руками. Я посмотрела на его жалкое, почти плачущее лицо с мокрым от пота лбом и, сделав над собой усилие, вмешалась. Зная манеру Кирюши мямлить, нетрудно предположить, что на разъяснения он потратит минимум полчаса.
— Тети Вали нет, — просипела я, — потому что ее срочно вызвали по телефону к сестре — у той снова приступ… Так что тетя Валя тут абсолютно ни при чем, понимаешь? Это… случилось после ее ухода. Мы только-только сели — и звонок… Ох, нет, она сама позвонила — после первого тоста. Если ты не в курсе, у нее, кроме этой больной сестры, никого нет, она все время о ней тревожится… Сегодня, как выяснилось, волновалась не напрасно.
Оболенский задумчиво перевел взгляд с Кирилла на меня, потом на остальную компанию, так и сидевшую за столом: тихо всхлипывающую Анечку, самую молоденькую и глупую в нашем отделе, на закрывшего ладонями лицо Рудика, затем по очереди на Колю с Василием, наших, можно сказать, лучших корреспондентов, действительно крепких профессионалов, сидевших, как обычно, рядом — с одинаковыми серьезно-недоумевающими лицами.
— Значит, тетя Валя… — пробормотал он и, очевидно отметив всеобщее недоумение, отразившееся, несомненно, на наших физиономиях, счел нужным пояснить: — Да нет, вы меня не так поняли. Разумеется, она тут ни при чем, это я о своем… Если с сестрой что-то серьезное, вряд ли она завтра появится… Плохо!
Тут я должна наконец пояснить все насчет тети Вали и ее дня рождения. Действительно юбилейного, поскольку Валентине Петровне, старшей наборщице нашего компьютерного цеха, исполнилось в тот роковой день пятьдесят лет. Валентина Петровна, которую вся контора звала тетей Валей за ее уникально добрый, какой-то по-особенному домашний характер, была в своем деле не только асом, но еще и асом безотказным… Что это означает, любому газетчику понятно. Особенно если трудится он в ежедневном, таком, как наша «молодежка», издании.
Наверное, ни один номер в таких конторах не выходит в свет без пожарных ситуаций: до сдачи материала считанные минуты, а у тебя ну ни в какую не желает складываться финальная фраза, последний абзац, а то и вовсе торчишь бессмысленно, как законченная бездарь, в середине горящего материала, который еще предстоит специфическим образом перенабрать в наборном цехе, затем подверстать в уже готовую полосу… Которая именно из-за твоей тупости и горит в данный момент синим пламенем… А с ней безнадежно «садится» и весь очередной номер вообще. Ждет компьютерный цех, ждет разъяренная дежурная бригада, ждет типография, а спустя какое-то время уже не будут ждать уходящие по своему железнодорожному расписанию почтовые поезда дальнего следования, и самолеты, к которым должен быть доставлен разгонными грузовиками положенный им тираж.
