После того как встали из-за стола, некоторое время все гости вежливо слонялись по особняку, ахая и охая от его красот. Нет, ну в самом деле роскошное здание, а какой сад! Карина, опьяневшая от мороженого – так всегда бывает, если переешь после долгой голодухи, – прижалась к какой-то немыслимой колонне и тихо напевала в состоянии полного блаженства.
– Да, русских песен тут, пожалуй, не слышали, – шепнул кто-то за спиной, и она испуганно осеклась, но тут же улыбнулась: это Всеволод. Стоит рядом, такой красивый, что дух захватывает, и улыбается!
Карина на всякий случай шмыгнула глазами вправо-влево. Рядом никого. Значит, эта ласковая, ослепительная улыбка и в самом деле предназначена ей?!
– Представляешь, что было бы с Миром, если бы мы сейчас завели хором? – усмехнулся он. – Начинай, а я подхвачу.
– Выхожу один я на дорогу, – озорно повысила голос Карина, – сквозь туман кремнистый путь блестит…
– Не понял, – свел брови Всеволод. – Это из чьего репертуара? Леонтьев поет, что ли?
– Христос с тобой, это же Лермонтов! Романс на стихи Лермонтова! – прыснула Карина.
– Честное слово, я учил, Марь-Иванна, – пробормотал Всеволод с комическим испугом. – Учил, но забыл!
– Самый лучший романс на свете, – горячо сказала Карина. – Я его больше всего люблю!
– Даже больше мороженого?!
Карина смущенно усмехнулась:
– Мороженое идет сразу следом.
– Оно хоть вкусное было?
– Наверное, вкусное. Если честно, я даже не поняла, так спешила.
– А я, представляешь, такой псих, что не люблю мороженое. Зато обожаю всякие молочные коктейли. И если ты не против, давай послезавтра после стартов сходим вместе в какое-нибудь хорошее кафе. Ты будешь есть мороженое, а я – пить молочный коктейль. Как, не против? Пойдешь со мной?
Карина только и могла, что моргнула изумленно. Да нет, быть такого не может, это ей снится… Было ужасно досадно, что рядом нет никого, ни Алки, ни Риммы, ни еще кого-то из девчонок. Да они бы умерли, они просто умерли бы, услышав, как предмет их тайных вздохов приглашает Карину в кафе. Вот если бы Всеволод, а не гостеприимный хозяин гладил Римме Волгиной коленку под столом, сияя своими невероятными синими глазами, золото России точно оказалось бы под угрозой!
– Пойду, – наконец выговорила она. – Конечно! Только Мир потом с меня три шкуры спустит за прибавку в весе. Но это ничего, это ерунда, не привыкать. Да, кстати, спасибо тебе… А что ты ему сказал такого, что он про меня сразу забыл?
Всеволод задумчиво посмотрел на нее.
– А вот об этом, – сказал он наконец, – я скажу тебе послезавтра. В кафе. За мороженым и коктейлем. Договорились?
И опять засверкала эта улыбка, от которой Карина тоже мгновенно обо всем забыла. Это была минута головокружительного счастья.
Но ни в какое кафе они не попали, потому что Всеволод сорвался с перекладины и в бессознательном состоянии был увезен в больницу. Однако вердикт врачей потряс команду. Оказывается, причиной падения была вовсе не неосторожность, а инфаркт, внезапно поразивший молодого спортсмена. Всеволод долго находился в реанимации, потом на специальном самолете был отправлен в Москву. Стороной, уже позднее, до Карины дошли слухи, что он лежит в кардиоцентре, и состояние его считается безнадежным.
Мир Яковлевич был в шоке. Оказывается, за тем роскошным обедом Всеволод вдруг начал рассказывать ему о причинах своего страха, который губит его карьеру гимнаста! Его мать и сестра-близнец погибли от внезапно развившихся инфарктов. Мать умерла пять лет назад, сестра – через год. Никто из них никогда не чувствовал себя больным, не жаловался. Сам Всеволод был убежден, что у него сердце совершенно здоровое – уж спортсменов-то проверяют не слабее, чем космонавтов. Однако в глубине его души всегда жил тайный страх перед внезапным трагическим концом, словно бы мать и сестра, которых он так любил, оставили ему в наследство свое предсмертное отчаяние. Он хотел быть гимнастом, хотел этого больше всего на свете, однако так и не смог преодолеть себя. Исподволь в нем зрело решение покинуть большой спорт, пока он находится в расцвете молодости и удачи, но ничто, ничто не предвещало беды. Он не чувствовал ни болей, ни слабости, ничего такого. И Всеволод оттягивал, оттягивал исполнение своего решения, сколько мог. А накануне того приема ему приснился страшный, пророческий сон. Снилось ему, что чья-то грубая рука, короткопалая, покрытая рыжими густыми волосами, разорвала ему грудь и медленно начала вынимать сердце.
Всеволод проснулся от лютого страха и не мог уснуть до утра. Тогда он твердо решил для себя: это соревнование будет последним. Последняя бронза – и все, он уходит.
Именно об этом Всеволод и рассказал на обеде Миру Яковлевичу, поддавшись неодолимому желанию помочь веселой, смешной, хорошенькой Карине Синцовой, которая всегда ему тайно нравилась. Тренер был напуган, но не воспринял рассказа всерьез. А зря…
Сказать, что инфаркт Всеволода поверг в ужас обе наши сборные – значит ничего не сказать. И ведь это произошло в самый разгар соревнований! Утром работали мужчины, вечером должны были состояться выступления девушек. К тому времени известие о том, что у Всеволода Корнилова обширный инфаркт, уже дошло до команды, как ни пытались тренеры удержать это известие в тайне. Все девочки, как одна, появились в зале зареванными. Однако сама атмосфера больших, ответственных соревнований обладает дурманящим, зомбирующим, а значит, целительным свойством. Выступления начались не так блестяще, как хотелось бы, однако все же лучше, чем можно было ожидать.
Карина по жребию должна была выйти последней, Римма – перед ней. К этому времени молодая эластичность душ, музыка, блеск огней, аплодисменты, привычная торжественность обстановки, сам этот воздух, насквозь пропитанный потом, завистью, эгоизмом, восторгом и разочарованием, постепенно сделали свое дело. Ох, как знала, как любила Карина это особое облегченное состояние души, родственное, пожалуй, только религиозному экстазу, эту полную отрешенность от всего прочего мира, полное растворение в мгновении творчества! Она забыла обо всем, даже о Всеволоде. И изнемогала от нетерпения поскорее очутиться на помосте и принять в душу эту прану для избранных! Но перед ней должна была идти Римма.
Ее вольные упражнения, как всегда, состояли из неожиданных каскадов прыжков, прогибов и замираний в таких изощренных позах, которые казались немыслимыми для человеческого тела. Однако сегодня в отточенной чувственности движений этой чрезмерно худой девушки присутствовало еще и какое-то отчаяние, надрыв, который придал ее безупречной пластике нечто новое, не выразимое словами, почти щемящее… Аплодисменты не утихали не менее четверти часа, а Римма принимала почести бледная, отрешенная, словно ничего не слыша. Едва шевеля губами от усталости, она попросила тренера отправить ее в отель, что и было немедленно исполнено, потому что Римма еле держалась на ногах.
