– Владимир Юрьевич! – буквально взмолилась она. – Если вы сможете отыскать концы, объяснить мне, как все произошло, возможно, мне еще удастся восстановить утраченные позиции и… Я готова заплатить за ваш труд любую цену…
– Любую? – усмехнулся Цебоев и оглядел ее исподлобья изучающим взглядом.
– Да… И денежными знаками, и… – Мила осеклась и замолчала.
– Ну что же вы? Денежными знаками и… – подхватил он.
Мила взглянула ему в глаза и сказала:
– Вы говорили, что я вам нравлюсь…
– Говорил, – кивнул он. – И не отказываюсь.
– Так вот… – решилась она. – Если вы мне поможете, я готова… встречаться с вами… есть кислые щи… из одной тарелки… спать… в одной постели… Словом, что захотите…
– Вам так дорога ваша ткань? – удивился Цебоев.
– Да…
– Но… согласитесь… это всего лишь… тряпка…
– Да… тряпка… как деньги всего-навсего… бумажки… а любовь – только лишь… Впрочем, не будем развивать эту тему дальше. Вы… вы согласны на мое предложение?
Цебоев встал с дивана, и Мила по скользкому сиденью опять непроизвольно сместилась с насиженного места. Он отошел к окну, зачем-то выглянул на улицу, потом, вытащив из-за занавески маленькую леечку, полил жирный мясистый цветок, стоящий на подоконнике. Мила знала, что его называют денежным деревом. Этот цветок очень походил на своего хозяина, отличаясь только колером. Владимир Юрьевич снял с одного из толстых лоснящихся листьев пылинку, сдул ее со своего закругленного пальца, повернулся к дивану и наконец произнес, пристально глядя ей в глаза:
– А что вы скажете на то, Людмила Леонидовна, если я потребую предоплату?
– Предоплату? – не поняла она.
– Ну да… Вы мне многое предложили на выбор: и есть из одной тарелки, и спать в одной постели… Так вот! – Голос его стал жестким. – Я прошу в качестве предоплаты – постель! Вы согласны?
Мила поднялась с дивана. Ее пальцы подрагивали от желания вцепиться ему в толстую жирную шею, похожую на короткий ствол денежного дерева. Она сжала их в кулаки и таким же жестким голосом ответила:
– Если вы поможете мне, я согласна.
– На предоплату постелью? – решил уточнить он.
– Да.
– Когда?
– Что когда?
– Когда будет совершена предоплата? Раньше этого я за дело не возьмусь.
– Когда вам будет удобно?
– Мне будет удобно сегодня вечером.
– Где?
– У меня дома. Я не имею особняка, но квартира у меня хорошая.
– Когда мне надо быть готовой?
– Я заеду за вами в 20.00. Устраивает?
– Вполне. Форма одежды?
– Любая, поскольку общение в постели не требует одежды вообще.
– И все же каковы ваши предпочтения: эротическое белье? туфли на шпильках? ошейники в стиле садомазо?
– Я традиционалист. Эротическое белье повредить не может. А туфли – на ваш выбор. Главное, чтобы вам было в них удобно до тех пор, пока не придется их снять.
– Все ясно. Я могу идти?
– Идите.
Мила вышла из кабинета Цебоева на деревянных ногах. Она и детали предстоящего вечера обсуждала с ним деревянным языком. В ней все задеревенело. Она, Людмила Ивина, решила продаться толстому розовому поросенку. И продастся. Дело ее жизни того стоит. А он, этот Владимир Юрьевич, будет сегодня иметь в постели деревянную куклу – Буратино женского пола. Пиноккио. Деревянного солдата из войска Урфина Джюса.
При виде лица Милы, оскалившегося в страшной улыбке, Снежана сочувственно покачала головой и даже услужливо открыла ей дверь приемной, подскочив к ней в один прыжок.
Мила ехала в лифте, потом брела по оживленной, уже совсем летней улице, думая только об одном. О том, как все в этом мире безобразно и отвратительно устроено. Ей было плохо. Внутри поселилось что-то липкое и чавкающее. Но Миле было этого мало. Ей хотелось, чтобы было еще хуже. Жаль, что Цебоев не извращенец. Надо бы, чтобы он оказался садистом. Мучил и рвал ее плоть. Ей именно это и нужно, чтобы уж все одно к одному. Чтобы напиться наконец унижения на всю оставшуюся жизнь и чтобы больше уж никогда… Никогда! Никогда не подпустить к себе ни одного мужчину! Вообще никого! Она будет одна! Одна! Она доведет свою ткань до ума, запатентует ее наконец, продаст патент и уедет… Куда? Да куда глаза глядят из этого города соблазнов, насилия, предательства и греха!!
Дома Мила наконец разрыдалась. Громко, как только могла. Она изрыгала из себя уродливые звуки, ломая сковавшую ее тело деревянность. Она вдруг поняла, что Цебоева не устроит бесчувственная кукла. Он захочет от нее страсти, ласки, талантливой имитации великой чувственной любви. Она не сможет… Нет… конечно же, не сможет… Она зря это затеяла. После сильного смуглого тела Романца обнимать поросенка… Это выше ее сил. И она не будет этого делать. Надо умолить сыщика помочь ей за деньги. За большие деньги. За те, которые она только сумеет найти. Она возьмет в долг. Можно взять ссуду… Можно даже продать часть помещений «Ивы» или сдать их в аренду…
Измученная тягостными раздумьями, Мила не заметила, как заснула, скорчившись на диване. Проснулась от звонка во входную дверь и сразу все вспомнила. Неужели уже восемь вечера? Она бросила взгляд на часы. До встречи с Цебоевым оставалось полтора часа. Значит, это не он… Мила вскочила с дивана и бросилась к двери. Пришла соседка, пенсионерка тетя Галя. Отдала пятьсот рублей, которые занимала неделю назад.
– Болеешь, Милочка? – спросила тетя Галя.
– Н-нет… – растерялась Мила.
– А чего бледненькая такая? И глазки красные…
– Устала я, тетя Галя, простите… – выдохнула Мила и очень некрасиво захлопнула дверь прямо перед носом добрейшей женщины. Она не могла с ней разговаривать о простом и житейском. У нее через полтора часа кошмарное… пыточное свидание.
Мила прошлепала в ванную, где посмотрела на себя в зеркало. Да, бледновата и красновата… одновременно… Отмачивая холодной водой синеватые мешки под глазами, она вдруг поняла, что никаких, даже самых больших денег Цебоев с нее не возьмет. Ему нужно только ее тело. Тело… Черт!! Черт!! Черт!! А для кого, собственно, его беречь? Тоже нашлась драгоценность! Вот сейчас она его вымоет, это тело, и умастит душистым кремом за неимением мускуса и амбры! Пусть пользуется, поросенок… свинья… Пусть что хочет делает, только вернет ей ее ткань! Да если он поможет сокрушить эту «Фрезию», то…
Мила скинула халат и встала под горячие струи, чтобы сразу обжечься и перестать наконец думать о том, что ей сегодня предстоит.
* * *
К дому Цебоева они ехали молча. Владимир Юрьевич смотрел строго на проезжую часть, а Мила угрюмо бросала на него колкие косые взгляды. Через несколько минут ей придется целовать эти пухлые щеки, это неестественно розовое ухо. Хотя… зачем целовать ухо? Не дождется он, чтобы она целовала его ухо… И вообще, может быть, ему не нужны поцелуи? Какой в них прок? Может быть, он перейдет сразу к делу? Хорошо бы сразу. Как говорится, раньше ляжем, раньше встанем…
