Федор проводил ее глазами.
Ему не хотелось, чтобы она уходила. Со вчерашнего дня, когда он увидел ее длиннющие ноги и крепкую грудь, обтянутую черной майкой, ему хотелось, чтобы у них… как бы это выразиться… все получилось. Не то чтобы он специально это планировал или задался целью во что бы то ни стало совратить строптивую рыжеволосую профессоршу с пути истинного, но его первоначальные планы изменились. Теперь она его занимала, и ему было приятно, что он так поразил ее своим молодецким видом. В том, что поразил, не было никаких сомнений.
Кажется, Элеонору Яковлевну он тоже поразил, а также возможно, что он поразит еще и голодающую Оленьку. Это значительно хуже, потому что Федор Тучков отлично понимал, что отвязаться от них будет трудно. Мама с дочкой, несмотря на всю возвышенность и тонкость, – вовсе не угрюмая профессорша с ее интеллигентской рефлексией и ярко выраженной неуверенностью в себе.
– Кто бы мог подумать, – бормотала Элеонора Яковлевна, волоча Марину за собой, – кто бы мог подумать… А с виду и не скажешь… Верно, не скажешь, Мариночка?
Мариночка упрямо молчала. Если мамаша решила немедленно и безотлагательно пристроить дочь за Федора Тучкова Четвертого, она помогать и способствовать не станет.
– Мариночка, а вы не знаете, Федор Федорович… на машине приехал или на поезде?
– Не знаю.
– У кого бы это узнать, как вы думаете?
– Понятия не имею.
– Может, у администратора? Или у сторожа на стоянке? А?
– Я не знаю.
– Ах, ну как же так, Мариночка! Надо же, какой… приятный молодой человек!
– Разве он молодой? – спросила Марина неприятным голосом и покосилась на корзиночку. Ей было стыдно, что она съела у Элеоноры Яковлевны две малинины и теперь вроде бы чувствует себя обязанной. – Молодой человек – это вон, Сережа! А тот… Федор то есть, вовсе не молодой…
– Ах, ну что вы говорите! Конечно, молодой! Доброе утро, Сереженька!
Сережа энергично подтягивался на турнике. Пот тек по мужественным рукам в переплетении вздутых вен, заливал римский нос и подбородок – тоже, вполне возможно, римский.
Почему-то вид потною и мужественного Сережи не доставил Марине никакого удовольствия – в отличие от Федора Тучкова, на которого она, пожалуй, могла бы смотреть до вечера, если б не Элеонора с корзиночкой и ярко выраженными матримониальными планами.
– Доброе утро! – бодро прокричал Сережа, залихватски спрыгнул с турника и тут же стал приседать, закинув на затылок руки. Быть может, отчасти римские.
– А где же Юленька? Юленька, здравствуйте!
Юленька на специальном коврике делала “березку”. Перевернутое лицо было красным и сильно сплющенным от натуги.
– Здравствуйте! Присоединяйтесь к нам!
– Нет, нет, спасибо! Вам, молодым, физические усилия доставляют удовольствие, а мы от них только устаем.
Марина оскорбилась.
Может, про Федора Тучкова и нельзя сказать, что он – “молодой человек”, но она-то совершенно точно молодая! Совсем молодая, она еще и не жила совсем, только училась, работала, читала свою математику лопоухим студентикам, слушалась маму и мечтала завести кошку – приблизительно с трех лет мечтала.
Кошки пока не было, и жизни тоже пока еще не было.
Разве она уже… старая?
– Мариночка, как бы нам узнать?
– Что?
– На машине или на поезде?
– Понятия не имею. Элеонора Яковлевна, прошу прощения, я собиралась в бассейн.
Никуда она не собиралась, но просто так уступать Юле молодость и спортивность не желала!
– Я вас провожу, – вызвалась Элеонора.
Пришлось незапланированно тащиться в бассейн. Хорошо хоть купальник лежал в рюкзаке, а полотенца там дают!
– Оленька так переживает этот кошмар, – доверительно говорила нежная мать, твердой рукой направляя Марину в сторону круглого здания, похожего на цирк, – и до этого не ела, а теперь совсем ничего! И не спит.
– Ей нужно к врачу.
– Ну, конечно! Но вы же знаете молодежь! Оленька ни за что не хочет признаться, что у нее есть проблемы! Врач может помочь, только если больной сам хочет излечиться, а она… Вчера она даже сказала мне по секрету, что догадывается, из-за чего утонул этот несчастный, – добавила Элеонора Яковлевна и нервно оглянулась по сторонам. Марина навострила уши. – Бедная девочка, ей кажется, что она что-то такое видела или знает…
– Что именно она видела или знает?
– Господи, да ничего она не видела и не знает! – вдруг ни с того ни с сего громко крикнула Элеонора. – У нее просто расстройство нервов!
– Чепуха какая-то.
– Ну, они встретились в магазине, – прошептала Элеонора. Марина заметила, что она просто виртуозно меняет тон – от самого громкого почти до шепота, как драматическая актриса пятидесятых годов. – В деревенском магазине. Они даже поговорили немного. Оленька мне потом рассказывала. Знаете, она как ребенок – первым делом все рассказывает матери! Ей тогда показалось…
– Что?
Тут и Марине внезапно тоже показалось. Вернее, нет, не показалось. Она своими собственными глазами – так пишут только в романах, ибо в жизни ничего нельзя увидеть чужими, – вдруг увидела, как Элеонора перепугалась. Зрачки стали поперек, рот, наоборот, округлился и произнес “ой”, и даже в последний момент она поймала себя за руку, чтобы не зажать его рукой.
– Так что именно показалось?
– Ах, да ничего особенного, я вовсе и забыла что! – громко и чрезвычайно фальшиво воскликнула Элеонора. – Вы знаете, Елена Малышева в программе “Здоровье” говорила, что есть верное средство для профилактики забывчивости. В нашем с вами возрасте, Мариночка, это очень важно. Но я не помню, какое именно. Тоже позабыла, представляете?!
Марина смотрела на нее во все глаза.
– Ну вот мы и пришли. Я побегу, Оленька наверняка уже встала, может, покушает малинки! До завтрака, Мариночка, желаю вам хорошо поплавать!
И бросилась прочь, держа на отлете корзиночку, и спина у нее выражала растерянность, и свежие кудри удивленно тряслись, как будто она недоумевала, почему так глупо выдала врагу важную тайну.
Марина проводила ее глазами и потащилась в бассейн.
Она всегда делала то, чего от нее ожидали.
В отпуске обязательно нужна шляпа – и Марина напяливала шляпу. У девочки должны быть косы – и косы были до восемнадцати лет. Девушка должна быть скромной и серьезной – девушка была скромной и серьезной. Нужно хорошо учиться и держаться с достоинством – в школе дали медаль, как породистому пуделю, в университете красный диплом, а достоинство было таким достойным, что никому и в голову не приходило пригласить ее, скажем, в кино. Настоящий ученый – это скромный труженик, и Марина скромно трудилась день и ночь и стала профессоршей.
