Можно догадаться, какое впечатление все это, вместе взятое, производило на глупую, юную провинциальную девчонку, какой и являлась я тогда в полной мере. Ничего подобного я не только в жизни не видела, но и представить не могла такую смелость в обращении с недвижимостью… То, что Милка просто-напросто взяла и скопировала одну из страниц какого-то средней паршивости еврокаталога, мне и в голову не приходило. Так же как не приходила мысль о том, что вся эта безвкусица стоит денег, и немалых, во всяком случае, ничего общего не имеющих с ее, пусть и неплохим, окладом и гонорарами…
Мое горчайшее настроение в последующие дни только усугубилось, поскольку Милка, уехавшая, как выяснилось позже, на интервью с тем самым кинорежиссером, в конторе наутро не появилась, а ближе к вечеру позвонила в приемную и передала мне через секретаря, чтобы в ближайшие два дня ее не ждали. У нее-де возникла срочная работа, и отписываться от интервью она намеревается дома…
Таким образом, утром в пятницу я переступила порог нашего издательства в самом унылом настроении, какое только можно представить. Естественно, я не приглядывалась, кто именно вошел в лифт, когда сама я только-только нырнула в просторный вестибюль издательства. Единственное, на что прореагировала почти подсознательно: кто-то сейчас уведет его из-под носа, после чего придется ожидать возвращения едва ползающей кабинки довольно долго…
— Подождите! — выкрикнула я и кинулась к дверцам, начавшим словно нехотя сдвигаться. Чья-то рука послушно приостановила их изнутри, и я, на полной скорости влетев в лифт, едва не сбила с ног Грига. От неожиданности я, вместо того чтобы поздороваться, охнула и, к своей досаде, начала краснеть, а Григорий, заметно довольный произведенным эффектом, рассмеялся:
— Не помню, кто написал картину «Не ждали», — весело произнес он, — но очень похоже… Вы, Мариночка, очаровательно непосредственная девочка… Неужели вы и вправду успели побывать замужем?..
Напоминание о самом глупом факте моей биографии, прозвучавшее из уст главного, смутило меня окончательно и бесповоротно, я поневоле опустила голову, с ужасом ощущая, как жаркая краска продолжает заливать щеки. Именно в этот момент лифт как-то странно дернулся, скрипнул и — благополучно застрял между этажами.
На секунду в кабинке повисло молчание. Вслед за тем Григ совсем другим голосом, глухо и немного хрипловато, сказал:
— Похоже приехали… Вам не кажется, что это судьба?..
Прохладные и твердые пальцы уверенно коснулись моего подбородка, заставляя поднять лицо, и в следующее мгновение наши губы встретились.
Не знаю, сколько длился этот первый поцелуй, заставший меня врасплох, а значит, молниеносно обнаживший перед Григом мои подлинные к нему чувства, в силе и глубине которых я и сама не отдавала еще себе отчета. Опытный женолюб и любовник, он просто не мог не ощутить и не понять этого, едва коснувшись моего внезапно ослабевшего тела, упавшего в его объятия, словно переспевший плод в протянутые ладони… Позднее он признавался, насколько это его в тот момент поразило… Ведь мы, если разобраться, были едва знакомы! Но рефлекс донжуана оказался сильнее: с видимым усилием, которое почувствовала уже я, оторвавшись от моих губ, Григ прошептал фразу, хлестнувшую меня как пощечина, тут же отрезвившую и вернувшую в реальность:
— Я буду ждать тебя в семь напротив метро, в машине… Немного не доезжая до светофора по нашей стороне…
Не знаю, что именно ответила бы я Григорию, сумела ли бы ответить вообще, будь такая возможность. Но на его последних словах роковой лифт дернулся, замер, снова дернулся, отбрасывая нас друг от друга, пошел наконец вверх, и не успела я перевести дыхание, как дверцы медленно поползли в стороны… Каким образом я спустя считанные минуты, если не секунды, оказалась в отделе — не помню. Точно так же плохо я помню и весь этот необычайно длинный день. Что именно я делала? Что писала и писала ли что-нибудь вообще? Скорее всего, так и просидела несколько часов подряд, тупо и бессмысленно уставившись в компьютер. Милки не было, и некому было меня привести в чувство, заставить собраться или хотя бы встать из-за стола, чтобы дойти до буфета. Кажется, в тот день я так и не сумела преодолеть свой ужас перед возможным столкновением с Григом в коридорах редакции. К счастью, дежурной по отделу была тогда не я, а кто-то из коллег. И отсидеться в четырех стенах мне удалось.
…Примерно без четверти семь крадучись, словно «тать в нощи», я все-таки выскользнула из нашей комнаты. Конечно, мне казалось, что все вокруг только на меня и смотрят, чего на самом деле не было в помине: вокруг царила все усиливающаяся, как обычно к вечеру, суета, в процессе которой отсеивались все, кто был на сегодня свободен от работы «в номер» и мог располагать своим временем по собственному усмотрению. Смешавшись с оживленной коридорной толпой, я пробралась к окну, о существовании которого узнала благодаря Милке.
Машину Грига, уже припаркованную на месте его многочисленных свиданий, я увидела сразу и с горечью усмехнулась про себя: Милка ошиблась, новая курочка была присмотрена им в нашем курятнике… Я оказалась всего лишь одной из многих, очередной кандидаткой на давно насиженное предшественницами местечко, да еще перебежавшей дорогу своей лучшей подруге… Можно ли вообразить ситуацию более пошлую и отвратительную?!
Часы на углу, которые я тоже хорошо видела из проклятого окна, показывали двадцать минут восьмого, когда машина Грига очень медленно и плавно тронулась с места и покинула место парковки. Именно столько времени понадобилось ему, чтобы понять: свидание на сей раз не состоится. Возможно, понять и то, что оно не состоится никогда. А мне — смириться с мыслью о неизбежном расставании с любимой работой, с волшебством, заглянувшим в мою заурядную и в общем-то унылую жизнь. Стать счастливой навечно не получилось. Двери рая захлопнулись, едва приоткрывшись.
Отчего-то эта мысль принесла мне облегчение. Скорее всего — из-за обретенного чувства свободы, благодаря сознанию правильности моего поступка. На свете есть вещи, переступать которые нормальный человек не должен хотя бы потому, чтобы не перестать быть нормальным.
Об этом я думала, глядя вслед машине Грига до тех пор, пока она не смешалась с общим потоком транспорта, медлительной лавиной плывущего по кольцу в сторону центра, и не исчезла из моего поля зрения. Боль от того, что я при этом потеряла, даже не сумев обрести, успела притупиться: любовь, какой бы страстной и глубокой она ни была, отступает под ударами «бессмертной пошлости людской», как выразился классик. А я этот удар получила. И твердо знала, что мне следует делать дальше… Конечно, я собиралась немедленно, придя домой, звонить Милке. Я понимала, что разговор будет ужасный, что он вообще не телефонный, но, невольно испытывая чувство вины перед подругой, не надеялась на приглашение в гости. Еще я молила Бога, чтобы моей проницательной тетушки, умевшей читать по лицу как по открытой книге, не было дома. И Бог меня, как ни странно, услышал: вместо Лилии Серафимовны я, едва войдя в прихожую, обнаружила на подзеркальнике записку: тетя, к моему громадному облегчению, собиралась переночевать сегодня у подруги.
