И все это под носом у Великого и Ужасного Тимофея Кольцова.
Лидия внезапно почувствовала тошноту. Конечно, она, умная, образованная, много пишущая столичная журналистка, знала, какие деньги делают те, кто так или иначе допущен к святая святых — к корыту. Не слишком углубляясь в вопрос, она все же понимала, что огромная держава, лежащая от “Балтийского до Охотского моря”, в едином порыве трудится на два десятка человек и их приближенных. Тимофей Ильич Кольцов из этих двух десятков был, пожалуй, самым лучшим. По крайней мере, он не сидел верхом на нефтяной трубе и не занимался открыванием-закрыванием вожделенного крана. Однако, как выяснилось только что, и в его команде ребята не дремали. Если шеф не хочет гнать за границу медь и никель, мы вполне можем это сделать и в обход его. Даже удобнее — не нужно прибылью делиться. Когда все выплывет — если выплывет! — денег уже будет столько, что оставшуюся жизнь вполне можно посвятить выращиванию маргариток и фиалок в своем высокогорном альпийском поместье.
“Егор Шубин, который два месяца и близко не подпускал меня к шефу, этот человек с внешностью киношного английского аристократа, в стильных очках и кашемировом пальто, человек, от мыслей о котором я не могла потом отделаться несколько дней, — оказывается, просто очень талантливый и ловкий жулик?!” Впрочем, не слишком и ловкий — ведь выплыли откуда-то эти бумаги, что лежат сейчас у Лидии на столе!
— Шубин — это еще ничего, — мрачно заключил Леонтьев, с ходу заглотив всю информацию и собираясь прочитать бумаги еще раз более внимательно. — Было бы хуже, если бы жуликом оказался сам Кольцов.
— Ну что? — спросила Лидия, помолчав. — Мы будем это печатать или мы не будем это печатать?
— Не торопись! — рявкнул Леонтьев с досадой. — Я понимаю, конечно, что тебе до смерти охота кого-нибудь разоблачить, но я вначале должен подумать. Подумать, подумать…
— Ты думай, конечно, — согласилась Лидия безразличным тоном, — но все же не забудь, что это моя статья.
Леонтьев поднял голову и посмотрел на нее с веселым интересом.
— Да-да, — подтвердила она, стараясь сохранять хладнокровный и независимый вид, — попробуй только отдай ее своему любимому Грише Распутину…
— Жажда славы тебя погубит, Шевелева, — пробурчал Леонтьев. — Слышишь?
— Нет, — сказала Лидия. — Не слышу.
— А ты написать-то сумеешь? Это ведь целое искусство — разоблачительные статьи писать…
— В случае чего ты меня поправишь. Согласуем, перепишем, ничего не упустим…
— Я еще не решил, — Леонтьев раздраженно прикурил от крохотного язычка пламени, который выскочил из зажигалки только с третьего раза, — будет ли это вообще печататься. Мне посоветоваться нужно как следует… — Он прицелился и ловко попал зажигалкой прямо в пустую корзину для мусора. Корзина медленно, как бы нехотя наклонилась и беззвучно опрокинулась набок. Из нее выкатился одинокий бумажный шарик.
Лидия и Леонтьев смотрели на него, не отрываясь.
— А когда ты посоветуешься? — оторвавшись от шарика, спросила Лидия.
— В бой не терпится? Ничего, потерпишь…
— А новости не протухнут?
— Такие новости, любимая, — сказал Леонтьев язвительно, — не протухают никогда. Они станут никому не нужны, только если этот Шубин завтра покончит с собой от стыда и отчаяния, но будем надеяться, что он ничего подобного не сделает…
— Но советоваться ты сегодня будешь или… когда?
— Сегодня, — подтвердил Леонтьев раздраженно. — Сегодня, конечно. Или ты думаешь, что я две штуки американских денег просто так заплатил? Чтобы мы с тобой прочитали и удовольствие получили?
— Я, например, никакого удовольствия не получила, — призналась Лидия. — Так, мерзость какая-то.
— Нежная ты наша, — пробормотал Леонтьев, — нежная и тонкая натура. От чужих мерзостей падает в обморок…
— Игорь, ты потом дашь мне две недели отпуска? — Лидия решила, что спросить об отпуске нужно именно сейчас, до публикации. После публикации он точно никакого отпуска ей не даст, зато, если сейчас пообещает, на него удобнее будет давить.
Все-таки придется ехать. Форум приверженцев неформального искусства не за горами, как же можно пропустить!..
— Дам, — пообещал Леонтьев рассеянно, снова принимаясь за бумаги. — Если все будет нормально — дам. Ты вечером дома будешь?
— Где же мне еще быть? — удивилась Лидия и покраснела.
Он поднял глаза, несколько секунд смотрел на нее изучающим взглядом, потом усмехнулся и протянул:
— Ну-у, я не знаю, где ты бываешь… В общем, если ты дома, я тебе позвоню вечерком, когда уже… посоветуюсь. А ты точно хочешь эту статью сама писать?
— Точно! — почти выкрикнула Лидия. — Точно, Игорь!
Он махнул рукой, как бы выражая одновременно и неудовольствие, и покорность судьбе, и Лидия выскочила за дверь.
Вот дела!
Она предпочла бы, чтобы главным злодеем в этой сказке оказался… другой человек. Не Егор Шубин.
“Хотя что мне за дело до этого?
Я просто напишу про него статью, сошлюсь на собственные источники, пару раз процитирую документы, которые лежат сейчас на столе у Леонтьева, намекну на то, что он никому не дает разрешение на интервью с Кольцовым именно потому, что у него самого рыло в пуху по самые уши”.
И все-таки лучше бы это был не Егор Шубин, который на следующий день после публикации станет ее заклятым врагом. Даже если он представит сто четыре неопровержимых доказательства того, что все, что написала про него газета “Время, вперед!” и она, Лидия Шевелева, вранье от первого до последнего слова, все равно репутация у него уже никогда не будет стопроцентно стерильной, а только такие репутации могли быть у юристов экстра-класса, каким был Шубин.
— Шевелева! — крикнули издалека. — Подожди секунду!
Лидия всмотрелась в слабо освещенную глубину редакционного коридора, не в силах сразу разобрать, кто ее зовет. По центру коридора, от пола до потолка, слабо колыхалось плотное облако табачного дыма, похожее на баньши. Про баньши Лидия однажды прочитала в каком-то романе. Так кельты называли духов, стоны которых предвещали смерть…
Из облака вынырнул Гриша Распутин, вполне материальный и непохожий на привидение. Как все великие репортеры, Гриша был несколько утомлен жизнью и славой, а его утонченно-извращенному стилю пытались подражать не только все начинающие звезды в родной редакции, но и за ее пределами.
— Ты чего, Гриш? — спросила Лидия. Умные разговоры с Распутиным имели обыкновение затягиваться на долгие часы, а ей очень хотелось домой. Кроме того, она никак не могла увидеть в нем великого журналиста, хотя очень старалась. Как будто смотрела в увеличительное стекло, которое показывало то, что есть на самом деле, а не то, что должны видеть окружающие.
