Под стеклом он был обыкновенным, добродушным и не слишком трудолюбивым парнем, который “попал в струю”, случайно выбрав стиль, моментально сделавшийся популярным, этому стилю стали подражать и сочли его за новое слово в журналистике. Собственно, кроме стиля, ничего другого и не было в его статьях, и никакими сверхидеями он не блистал, и никакими тайными знаниями обременен не был, но он отлично знал, что его способ писать хорош, лучше, чем большинство других, и умел этим пользоваться.
— Покуришь со мной? — предложил Распутин, жестом испанского кабальеро увлекая Лидию в оконную нишу.
— Я домой хочу, — призналась она, но к окну послушно двинулась. — Я есть хочу, а курить не хочу.
Не слушая ее — он никого никогда не слушал, — Гриша вытряхнул из пачки сигарету, элегантно помахал пачкой у Лидии перед носом и спрятал обратно, даже не заметив, что сигарету она так и не взяла.
— Спасибо, что выручила, Лид! — сказал он, сладко и глубоко затягиваясь. От переполнявших его “чувств-с” он даже руку ей на плечо положил и в глаза заглянул с умоляющей нежностью.
— Ты о чем? — искренне удивилась она.
— Ты меня просто спасла. Я знаю, что все это не слишком приятно — писать за других статьи, да еще в такой спешке, но я… ты же знаешь, какой я слабохарактерный болван. — Он улыбнулся доброй улыбкой любви к самому себе, выражавшей уверенность в том, что он гений и время от времени может позволить себе некоторую самоиронию. — В следующий раз…
— Гришка, в следующий раз, — заявила Лидия, неожиданно раздражаясь, — я за тебя работать не буду, и никакой Леонтьев меня не заставит. Ты это учитывай в своих дальнейших планах.
— Что ты, что ты, — забормотал Гришка, пытаясь изобразить раскаяние, которое тоже было частью игры, — я исправлюсь. Ты меня не знаешь, я вполне могу начать новую жизнь, еще не все потеряно.
Он ужасно раздражал Лидию, она вообще ненавидела богемную расхлябанность, свойственную многим журналистам, и бесконечный кокаин, употребляемый “тонкими натурами” для поддержания себя в тонусе, ненавидела тоже, но Гришка с его показным ненатуральным раскаянием был так забавен, что она против воли засмеялась.
— Ладно, Гринь, — сказала она и, не стесняясь, зевнула. — Поеду я, сил нет. Считай, что я тебя простила. Хеппи-энд. Во второй серии будут дети.
— Точно будут? — нежно переспросил Гришка, заглядывая ей в глаза.
— Точно, — подтвердила Лидия.
— Я тебя провожу. — Он произнес это таким тоном, как будто говорил: “Я на тебе женюсь”, и Лидии снова стало смешно. — А что такое вы целый день обсуждали с Леонтьевым? — спросил он неожиданно, когда они уже вошли в лифт.
Ого!
“Значит, все эти милые глупости, которыми он только что столь усердно меня осыпал, не более чем артподготовка к тому, что его действительно интересует! Откуда дует ветер? От Леонтьева? Или еще откуда-то? Кто узнал про бумаги?! Или Игорь все-таки решил отдать материал Гришке Распутину?!”
— Да все как обычно, Гриш, — осторожно ответила Лидия, — ничего особенного, обычная текучка. А что?
— Да нет, — поспешно сказал Распутин, — ничего. Просто я думал…
Он замолчал.
Лидия поправила на плече ремень портфеля и исподлобья взглянула на Гришкино отражение в тонированном зеркале. Отражение казалось озабоченным.
“Просто я думал…”
“О чем ты мог думать, если материалы я получила только сегодня и ни с кем, кроме Леонтьева, их не обсуждала и никому их не показывала? В чем дело? Леонтьев мне не доверяет или ты узнал о них вовсе не от Леонтьева ? И о них ли речь?!”
— Я думал, может, он на меня обозлился больше, чем хочет показать? — продолжал Гришка озабоченно. — Лид, он все-таки с тобой как-то ближе, ты бы выяснила у него…
У Лидии отлегло от сердца. Гришка вовсе не имел в виду сегодняшние бумаги, он, по своему обыкновению, беспокоился только за себя и жаждал заполучить Лидию в союзники. Хоть она и не любила, когда в редакции намекали на ее близость к заму главного, на этот раз она не рассердилась.
— Гришенька, — сказала она весело, кивая знакомому охраннику у турникета, — Леонтьев хоть и злится, но ты ему нужен, это я тебе точно говорю. Так что расслабься и поработай ударно недельку-другую. Без кокаина, марихуаны, анаши или что там у вас еще принято… Не зли его пока, и все будет хорошо. Это я тебе говорю не как лицо приближенное, а как лицо опытное и за свои слова отвечающее. Соображаешь?
— Соображаю, — подтвердил Гришка уныло. Очевидно, идея ударной работы, да еще без кокаина, не слишком его увлекла. — Ладно, Лидуш. Пока.
На улице сыпал мокрый колючий снег. На асфальте он моментально замерзал, превращаясь в мокрую ледяную корку, поэтому передвигаться можно было, только сидя на пятой точке и подгребая руками.
Какой-то мужик, с разгону выскочивший из редакционного подъезда на каток, в который превратился тротуар, отчаянно и нелепо замахал руками и повалился назад, как в мультфильме. Лидии даже показалось, что сейчас раздастся вполне мультяшный звон. Однако никакого звона не последовало, зато последовала длинная и замысловатая матерная тирада.
Лидия отвернулась. Очевидно, мужик остался жив, раз ругается с таким воодушевлением.
Домой она добиралась полтора часа вместо обыкновенных двадцати минут и уже в подъезде обнаружила, что неизвестно где потеряла ключи от квартиры.
Это была просто катастрофа.
Вторые ключи находились у матери, и это было ужасно. Мать жила неподалеку, на Чистых прудах, и идти до нее — если ногами, а не на пятой точке — всего-то минут семь, но Лидия не могла — ну никак не могла! — с ней встречаться, тем более что неизвестно, даст ей Леонтьев отпуск или не даст.
Рыча от злости, она во второй раз перерыла сумку — нет ключей. Господи, где она могла их потерять?! Хорошо, если в редакции, тогда есть надежда вернуть их обратно, а если где-нибудь на улице вытащили?! Что это означает?! Что нужно немедленно сменить все замки?!
Есть у матери, конечно, нечего. Только щи, которые сама Лидия сварила в минувшую субботу. Значит, сначала ей придется тащиться в магазин и потратить оставшийся вечер на готовку под аккомпанемент материнских рассказов о своей гениальности и мещанской семье отца, которая пыталась затянуть ее в болото презренного быта. Хорошо еще, если мать окажется одна, если сегодня у нее не “приемный день”, когда в ее квартиру набивался десяток “учеников” — немытых, бородатых и неизменно длинноволосых великовозрастных мужчин, которые собирались, чтобы обсудить неформальное искусство, то есть похвалить друг друга и поругать более удачливых соплеменников.
Если сегодня “прием”, Лидии придется кормить всю ораву, а потом до поздней ночи мыть посуду и ловко уклоняться от нудных разговоров и тяжеловесных ухаживаний. Почему-то “ученики” считали своим долгом ухаживать за ней, как бы делая одолжение ее матери. Сама Лидия была слишком обыкновенной, чтобы привлекать их, и это всячески демонстрировалось. Иногда вся эта компания ее развлекала, но иногда — как сейчас — ей даже страшно было думать о том, что целый вечер придется терпеть мучения и пытки, а “вечер” продолжался иногда часов до двух ночи. “Ученики” никаким рабочим графиком обременены не были, “в должность” не ходили и вели преимущественно ночной образ жизни.
