«Да что такого стряслось? Может быть, я что-то себе придумал?» Но потом понимал, что просто появился в его жизни друг. И это было очень ценное приобретение.
Марков, которого он иногда, еще до появления Альбины, считал чем-то вроде товарища, теперь казался ему «другом из морозилки», потенциальной котлетой, прежде чем съесть которую надо сильно с ней повозиться.
Альбина нравилась ему гораздо больше Маркова. С Альбиной была связь — вчера, сегодня, завтра. И это согревало. А Марков все так же оставался «потенциальной котлетой». А о том, что Альбина, может быть, приятнее ему, чем Марков, просто потому, что она еще и красивая девушка, Женька думать не хотел. Он не думал. Но он чувствовал, каким-то интуитивно бессловесным способом.
Ему не хотелось с ней расставаться. И он научился внедряться в ее планы. Спрашивать то, чего никогда не умел.
— Что ты сегодня делаешь?
— К семи на тренировку. А что?
— Хочешь, я с тобой съезжу? Мне все равно никуда не надо.
— Поехали. Только тебе там час на улице торчать придется.
— Ничего. Поторчу.
Она соглашалась абсолютно естественно. Немного равнодушно. Но так, как будто ничего в этом такого не было. И ничего это особенного не значило. И он тут же проникался этим безопасным чувством, впитывал его, как губка.
И ровно в шесть стоял на остановке, чтобы просто поговорить обо всем на свете в трамвае, который тянется на Кировские острова почти час туда, и столько же обратно. Входили они всегда в последнюю дверь и становились у заднего окна. Стояли рядом, смотрели на уходящие назад рельсы и болтали.
— А чего ты собираешься делать после школы? Поступать куда-нибудь будешь?
— Нет. Не хочу.
— Ты же так много знаешь. И что — просто так, что ли?
— Почему — не просто так. Мне теперь надо другим заняться. Я в армию пойду. Только мне надо подготовиться.
— Ты? В армию? Может, ты еще генералом стать хочешь? Не смеши меня. Ты на турнике-то подтянуться можешь?
— Человек может все.
— Какой человек?
— Любой.
— И любой может стать генералом?
— Да я генералом не хочу просто. Мне генералом не надо. Я не люблю командовать людьми.
— А что ты еще не любишь?
— Не люблю, чтобы заранее все было просчитано. Школа, институт, работа, семья. Почему мне кто-то заранее должен писать план на пятилетку вперед?
— Ну ты даешь. Так же лучше — видишь впереди цель и к ней идешь. Как же можно идти к тому, чего даже не видно?
— А у тебя уже план разработан на пятилетку вперед?
— Ну, в общем, да. Я в медицинский поступаю, учиться буду.
— А я хочу все попробовать. Грузчиком пойду работать. А потом матросом. Моря, разные страны.
— Время только потратишь… Куда тебя потом с бородой до колена возьмут? Все пропустишь.
— Да что я пропущу? Я свою жизнь зато не пропущу.
— Не знаю… Это женщина может вот так — то сюда, то сюда. Всегда есть шанс выйти замуж и подняться высоко. А мужчине… Надо понимать, к чему ты стремишься. Мне, например, нравится, когда человек идет к своей цели и добивается ее. А грузчик с матросом, солдатик… Мелко.
— Ну, это для начала. Чтобы жизнь узнать.
— Жизнь узнаешь, когда проживешь.
* * *
На тренировках Альбина о нем забывала.
И рукой ему никогда не махала, хотя проезжала совсем рядом мимо того места, где он стоял.
Каток был обнесен высокой и густой сеткой для хоккеистов. И Невский стоял в дальнем углу.
Прожекторы светили на каток. И его просто не было видно. Никто и не замечал его едва приметную тень.
Правда, был все-таки для Альбины один положительный момент в том, что где-то, невидимый, стоял Женька. Она вспоминала о нем тогда, когда надо было прыгать. И ей это помогало. Падать перед ним ей не хотелось.
Галина Геннадьевна кивала самодовольно, считая это результатом своей тренерской работы.
Ей даже казалось, что Альбина послушалась и похудела. Она видела результат. Хотя на самом деле все обстояло скорее наоборот. Просто Альбина каталась теперь в черных рейтузах. А связанную бабушкой юбку-абажур тайком выбросила в мусорный бак.
— Ну, вот видишь! — Галина Геннадьевна выставляла пухлую ручку с золотыми кольцами, как будто показывала Альбине сидящую на ладони божью коровку, и азартно выкрикивала:
— Вот!
Видишь! Вот! Можешь ведь!
Геворская бросала косые взгляды. А Альбина уходить из спорта уже не хотела. Решила до весны докататься, раз уж за сеткой так незаметно прятался секрет ее спортивного прорыва.
После тренировки он ждал ее вдалеке, на боковой аллейке, притопывая от холода ногами и подняв воротник. Видел, как она выходила с девчонками. Поворачивалась к нему спиной и что-то им говорила. Он не слышал.
Катя, с любопытством заглядывая ей за спину и видя замерзшую фигуру, спрашивала:
— Тебя ждут? — И опять смотрела не на Альбину, а мимо нее, туда, где кто-то топал ногами.
Ей ужасно хотелось подойти поближе. Но Альбина не давала.
— Да… — махнув равнодушно рукой, говорила тихо и пренебрежительно. — Из класса моего парень. Увязался…
— Познакомь? — Кате ужасно хотелось увидеть того, кто так фанатично за Альбиной ходит.
В лицо хоть таких увидать разок!
— Не с чем там знакомиться. Он стесняется.
Молчать будет. Потом.
Прощалась и с каким-то непонятным чувством вины заворачивала к нему. Ведь ей с ним было интересно. Зачем она так за глаза? Но потом думала: «Ну, а чего она привязалась? Познакомь, познакомь. Может, я не хочу его ни с кем знакомить».
— Ты молодец, — встречал он ее приветливо. Здорово катаешься. Лучше всех. Я так не умею.
— Еще бы ты так умел. Я с шести лет занимаюсь.
А потом они ехали в теплом трамвае обратно, глядя, как обычно, на убегающую от них дорогу, а не друг на друга.
— Ты как-то странно мыслишь. Придумал себе какой-то бред, извини меня. С твоей-то головой. Вот стал бы врачом, поехал бы на север.
Спасал бы кого-нибудь. Что, это не жизнь разве? И опыта бы набрался. Я не права, что ли?
— Не знаю. Я не думал об этом. Врачом…
Кишки всякие, кровь. Кости переломанные.
И ты что, хочешь этим сама заниматься?
— Я — могу. Я, знаешь, таких разговоров за столом наслушалась, что меня это все уже давно не смущает. Мама-то с папой над котлетой с картошкой все про гнойную хирургию и ожоговое отделение любили поговорить. Так что, знаешь…
— Но это же сердца не хватит всех жалеть!
— А жалеть никого не надо. Надо просто работать. Жалеть — такое слово дурацкое. Особенно для врача. Представь — ты приходишь к врачу, тебя резать надо. А врачу тебя жалко. Ладно, говорит, идите, больной. Не буду я вас мучить.
Ты уходишь и загибаешься. Нет, Жень, жалеть больных нельзя. Это точно. Они от этого дольше болеют. Им нравиться начинает…
