К моему успокоению, все это решительно не складывалось во что-либо правдоподобное. Лилиас, восставшая из мертвых, не пытается найти меня или бабушку? А напротив, даже избегает жителей деревни? И это после шестнадцатилетнего молчания, когда ни ее мать, ни ее дочь не получали от нее ни единой весточки? А потом она возвращается, судя по всему, лишь для того, чтобы навестить могилу женщины, которую она имела причины ненавидеть, и чтобы исчезнуть как призрак при виде мисс Линси?
Я резко поднялась, оставила на крыльце конверт за пустой молочной бутылкой вместе с печеньем для Рози, разворошила еще горящие угли и, прежде чем пойти спать, заперла обе двери. Мне не хотелось чтобы со мной произошли какие-нибудь интересные с точки зрения мисс Линси вещи, пока я живу одна в Розовом коттедже.
На следующее утро меня разбудил стук копыт Рози. Накануне я засыпала плохо. Ночь стояла тихая и спокойная, но я неотступно думала о привидениях мисс Линси. Если слова мисс Милдред про свет в коттедже и про рытье соответствовали истине, что, как казалось, доказывали потревоженная почва возле сарая и земля на угольной лопате, тогда возможно — не более, чем возможно, — что рассказ мисс Линси о паре с лампой возле старого фургона так же мог иметь под собой какую-то основу. Что касается ее «видения» о молодой Лилиас, бегущей по лощине с сумками в руках, то теперь эту историю знала вся деревня, но хотя сама мисс Линси согласилась, что это был всего лишь сон, я хорошо помнила, что ее не зря называли ведьмой. Я знала как минимум два случая, когда ее пророческие сны о несчастьях сбылись, а в одном случае из этих двух оказалась спасена человеческая жизнь. Так что этот предмет заслуживал, по меньшей мере, исследования.
Но ее рассказ о паре, встреченной на кладбище, объяснить было сложнее. Ее воскресные посещения могилы брата происходили, должно быть, на самом деле, но столкновение с призраками было, конечно, продуктом воображения, подсказанным, вероятно, тем, другим сном? Узнать Лилиас, виденную последний раз почти двадцать лет назад, Лилиас, промелькнувшую вдалеке, в вечернем сумраке — да еще они с цыганом исчезли, когда к ним попытались приблизиться? Это могло быть только сном, а сны, как знал весь Тодхолл, были профессией мисс Линси.
Но что меня во всем этом встревожило особенно, так это то, что ей собственный рассказ не доставлял никакого удовольствия. Напротив, она была серьезно обеспокоена, если не испугана. Не могло ли это оказаться для меня чем-то вроде послания? Нечто наподобие сообщения от духов, вроде тех ее пророчеств, которые деревня до сих пор поминала с почтением?
Какая чепуха, сказала я себе. И, может статься, что я упустила шанс разгадать занимавшую меня загадку. Уж раз на мисс Линси накатило, надо было спросить у нее, куда делись бабушкины сокровища…
На этой бодрой ноте я повернулась и уснула, и разбудили меня шум тележки молочника и скрип садовой калитки.
Я откинула одеяло и вскочила, чтобы открыть окно:
— Доброе утро, мистер Блэйни! Извините, я проспала. Мне только пинту, и не отвезете ли вы, будьте так добры, конверт викарию? Он его ждет.
— Ну конечно, отвезу. Пожалуйста. Славный денек, верно? До выходных остаетесь? Да ладно, ничего, спите себе, я завтра завезу пинту, а в субботу — две. Мы не катаемся по воскресеньям.
Я обратила внимание на это «мы». Воскресенье для мистера Блэйни не выходной, у фермеров их вообще нет. Это выходной день Рози. Об этом я совсем позабыла. Я улыбнулась им:
— Да, спасибо. Похоже на то, что я задержусь здесь до понедельника. А печенье для Рози лежит под конвертом.
Он поднял печенье, убрал в карман конверт, приветственно помахал мне пустой бутылкой и отбыл.
Его простодушная доброжелательность словно превратила все ночные тревоги в сущую чепуху. Приободрившись и успокоившись, я оделась, позавтракала и затем, покончив с утренними делами, вышла в сад нарвать цветов на дедушкину могилу. То, что я сегодня иду на кладбище, никак не связано с историей мисс Линси, сказала я себе. Я все равно намеревалась во время пребывания здесь отнести на могилу цветы — от себя и от бабушки — и проверить, как она мне наказывала, не зря ли церковный сторож получает свою плату за поддержание порядка на кладбище.
Вот и все. И никаких призраков или ведьминских снов.
Я не стала искать оправданий тому, что сделала, нарвав цветы и бережно уложив их в корзинку с влажным мхом. Кладбище лежало на южном краю деревни, и кратчайший путь туда вел по дороге. Другой путь, по лощине, приводил на главную дорогу на добрую четверть мили дальше кладбищенской стены.
Я пошла через лощину.
Сегодня ветер дул сильнее, и птицы все еще распевали свои утренние песни. В глубине лощины неподвижный воздух наполняли запахи папоротника, прелой листвы, дикого чеснока и мускусный аромат росшей под ногами дикой герани. Высоко над головой шумели и шелестели вершины деревьев, и я шла словно по дну глубокого, спокойного ручья. Только рыже-бурым отблеском скользнула вверх по стволу белка, и пролетел низко над тропинкой дрозд с полным клювом добычи для птенцов.
Останки фургона никуда не делись, они лежали чуть дальше того места, где я спустилась в лощину по дороге со станции. Бузина и ежевика росли вокруг и из него, и все здесь заполонила крапива, людская приживалка, что селится в оставленных ими домах.
Одно колесо лежало, еле видное сквозь густую траву. Другое еще держалось, сильно покосившись, на ржавом болте. Дерево колес полностью сгнило бы, если бы не прохудившиеся железные ободья. Фургон истлел, его крыша провалилась внутрь, а стены покосились. Оглобли и все, что было впереди фургона, валялось на земле, рассыпавшись на куски.
Этот обломок давно забытого крушения вряд ли мог что-то мне сообщить. Тем не менее, я поставила корзинку и пошарила среди трухлявой древесины и подлеска, обстрекавшись крапивой и пару раз оцарапавшись о колючки ежевики, но не обнаружила никакого послания из прошлого. Призраки из видения мисс Линси ничего не оставили. Лишь множество воспоминаний оставили мои собственные призраки, память о которых смешана с радостью и печалью, призраки детей, игравших в этой лощине, для которых покинутый цыганский фургон, полный романтики и страха, был испытанием смелости и поводом для восхищения.
Некий звук, заставил меня обернуться, сердце внезапно забилось, как будто это место не переставало пугать меня. На этот звук, раздайся он в любом другом месте, я бы не повернула головы. Треск ветки и шаги надо мной, на краю лощины.
Солнце, сиявшее сквозь прогалину над лощиной, ослепило меня. Озаренный им над склоном высился человек: в лучах света он казался великаном. Человек, пригнувшись, смотрел на меня сверху вниз. Потом он ухватился за ветку, пролетел сквозь проход и сбежал вниз по склону. Это был всего лишь Дэйви Паскоу в своей рабочей одежде, совершенно непохожий на грозного цыгана-великана, вызванного моим воображением. Я настолько погрузилась в воспоминания, что оказалось немалым потрясением увидеть молодого человека, с той же темной шевелюрой и с теми же серыми глазами, что и у ребенка, чей призрак мгновением раньше витал здесь.
