Сквозь дремоту Мила услышала, как ломаются все те же сухие палочки под тяжелыми шагами Владимира.
– Спать на солнце вредно, – услышала она у своего уха и окончательно очнулась от ярко-желтого карамельного сна, в котором не было никаких зрительных образов, одна сладкая тягучесть.
Цебоев уже лежал около нее прямо на горячем песке. Его плечи были красны.
– Ты сгоришь, – хотела крикнуть Мила, но расслабленная нега, которая придавила ее к покрывалу, позволила ей лишь негромко прошептать эти два немудреных слова.
– Я давно сгораю… – лицо Владимира нависло над ней. – …От любви… А ты сейчас такая… томная, горячая… желанная…
Его ладонь, слегка погладив ее по животу, забралась в трусики купальника. Мила резко села на покрывале.
– Ты что, Володя! Здесь же люди!
– Да какие тут люди, – усмехнулся он и легким движением вернул ее обратно на желто-красную ткань.
Она улыбнулась и, протянув навстречу руки, обняла за шею. Он прижался к ней тяжелым своим телом, шершавым от налипших песчинок. Поцелуй тоже был колким от песка, который скрипнул на зубах. Цебоев отстранился и сказал:
– Прямо Кабо Абэ. Женщина в песках.
– Женщина и мужчина, – поправила Мила и стряхнула песок с его щеки.
– Я люблю тебя, – еще раз сказал он и развязал на ее шее завязки бюстгальтера.
Она больше не противилась. Откуда здесь, в самом деле, люди, ранним утром в будний день… Здесь только они под легким ветром с залива и на редкость жарким солнцем.
Цебоев стащил с нее купальник.
– Ты сама, как солнце… – сказал он. – Такая же золотая и… любимая… На красной с желтым ткани – прямо картина экспрессиониста. Я не видел ничего прекраснее… – И он принялся целовать ее горячее солнечное тело.
Миле сначала было лень двигаться, и она всего лишь позволяла ему наслаждаться собственным телом, но потом, как уже не раз бывало, в ней опять развернулась туго скрученная пружина, и она в ипостаси той самой неистовой валькирии уже сама творила любовь.
Неужели все-таки любовь? Отдыхая рядом с Владимиром на песчаном пляже Финского залива и глядя в бездонное голубое небо, Мила не могла ответить себе на роившиеся в голове вопросы. Что чувствует она к главе агентства частного сыска «Шерлок Холмс»? Занимается ли она с ним банальным сексом, с горя и назло, или… А что может быть еще? Или, может быть, только любовь… Любовь к Цебоеву, который поначалу действительно показался ей похожим на большого лоснящегося поросенка?
Мила повернула голову. Владимир дремал рядом. Его лицо было по-детски беспомощным. Она улыбнулась и почти воздушно поцеловала его в щеку, которая уже тоже излишне покраснела на солнце. Он, не открывая глаз, попросил:
– Пожалуйста, еще…
– Да сколько хотите, – рассмеялась Мила, еще раз поцеловала в щеку, потом в другую, а потом в губы. И этот поцелуй опять заставил ее содрогнуться, опять прижаться к нему всем телом, снова требуя ласки, от которой горячим ключом бурлит кровь.
* * *
Потом они ели окрошку, одуряюще пахнущую свежими огурцами и укропом.
– Выходи за меня замуж, Людочка, – неожиданно сказал Цебоев.
Мила замерла, не донеся до рта ложку, потом, плюхнув ее обратно в нежно-голубую пластиковую миску, заставила себя улыбнуться и сказала:
– Но ведь ты еще не выполнил всех своих обязательств.
– Хочешь сказать: условий сделки?
– Да. Я, как и обещала, ем с тобой из одной тарелки, сплю… в общем, сам знаешь, с кем и где… А ты? Ты так ничего и нарыл для меня?
Цебоев тоже отложил ложку, шумно выдохнул и сказал:
– Вообще-то я все знаю… – Резким запрещающим жестом он не дал вырваться ее возмущению. – Ну-у-у… то есть почти все… Давно хотел рассказать, но…
– И что за «но» тебе мешает?
– Дай мне возможность… узнать все до самого конца, чтобы уж не ошибиться… И тогда…
– И когда же это «тогда» случится?
– Не торопи меня, Людочка, – взмолился Владимир. – Я слишком люблю тебя, чтобы…
– Чтобы что? – продолжала настаивать Мила.
Цебоев вышел из-за стола, обошел его кругом и, обняв ее за плечи, шепнул в ухо:
– Может быть, за то время, что я… выясняю последние детали… ты сможешь… полюбить меня… хоть немного… Может быть, тогда сделка наконец перестанет быть сделкой…
– Разве ты не чувствуешь, Володя, что сделка и так… вовсе не такая уж и сделка? Меня только от одного твоего прикосновения бросает в дрожь… не говоря уже о…
Он, не дав Миле договорить, вытащил ее из-за стола, развернул лицом к себе и спросил прерывающимся голосом:
– Но… ты ведь не можешь мне сказать, что любишь…
– Я… я не знаю… Володя… Я ничего не знаю… Мне с тобой хорошо и спокойно, как никогда еще не было. Но любовь ли это… Я не знаю. У меня не слишком много опыта в таких делах. Я, собственно, влюблена-то была всего один раз – в известного тебе Романца. Там все было по-другому… Вы такие разные… И я… я теперь вообще не знаю, что есть любовь… Она у меня была там, с ним… или здесь, с тобой… И я не знаю, как это выяснить…
Он прижал ее к себе и зашептал, уткнувшись носом почти в самый лабиринт ее ушной раковины:
– А может быть, тебе бросить всю эту гламурную суету… Ты же еще вполне можешь родить ребенка…
– Да что ты! Я уже старушка для такого серьезного дела…
– Ерунда… Я найду лучших врачей! Лучшую клинику! Мы же можем быть счастливы по-простому, по-человечески, Людочка, если ты… Все зависит только от тебя одной…
– Я… я художница, Володечка… текстильная… но художница… Я не могу без этого… Не могу все вдруг взять и бросить!
– Ты… ты и дома можешь творить… Я не помешаю… я, наоборот, – создам все условия! А потом ты сможешь передать свое мастерство ребенку… нашему ребенку… Зачем тебе этот грязный бомонд… эти бесконечные интриги… Людочка… я так люблю тебя… Да я же все для тебя…
Его руки уже опять пытались забраться под халатик, надетый на голое тело. И Мила чувствовала, что сейчас, именно в эту минуту, действительно могла бы бросить все, лишь бы этот слегка неуклюжий человек продолжал свои ласки. И она сама сдернула с себя халатик через голову и еще сильней прижалась к нему. Да, да… Она хочет быть с ним… Надо продать салон и зажить обыкновенной человеческой жизнью, собственной семьей, которой у нее никогда не было. Что такое «Ива» или «Фрезия» по сравнению с семьей? Ребенком? А что?! Она не так еще стара… И Володя… Олег никогда не был так трогателен и предупредителен с ней. Он, конечно, тоже умел возносить ее на пики блаженства, но все, что он делал, было и для него тоже. Для Володи она была главней… Ей действительно никогда в жизни не придет в голову подозревать его в связях с другими женщинами. У него может быть только она одна, Мила, которую он так странно называет Людочкой… Да и он у нее может быть только один… Только он… Володя… Володечка…
