Я вымыла волосы и почистила зубы. Очень хочется спать, но если все делать по-умному, нам надо уходить отсюда прямо сейчас, пока новости о нашей доблести не достигли ушей Бешеного Педро или еще чьих-то, кто был заинтересован в давешнем действе.
Переодеваюсь в чистую одежду, постиранное беру в охапку и возвращаюсь. Скоро ночь, нужно сказать парням, чтоб собирались в путь. Нечего разводить церемонии, мы слишком громко заявили о себе. И хотя это было глупостью, но не было ошибкой.
— Тори, вот ты где! — Эд покрыт пеплом, и пахнет от него отнюдь не розами.
— Тебе нужно помыться, так что не теряй время.
— Потом. Слушай, там какая-то суета поднялась. Старуха, которая помогала тебе, шумит на все джунгли, ее, наверное, даже в Майами слышно. Нужно делать ноги, пока не поздно.
— Уже думала об этом.
— Оставшиеся в живых собираются отсюда уходить, потому что за этим отрядом пришлют новых солдат, и тогда все, конец.
— Они знают, что говорят. Иди, вымойся хорошенько, Эд, от тебя воняет.
— Всегда рад услужить. Но — потом. Сейчас надо идти к Луису, он там с местными один.
Мы приближаемся к деревне, и запах пожарища становится более ощутимым. Кроме того, слышны голоса — кто-то что-то возбужденно говорит, переходя на крик. Но я, конечно, ни слова не разбираю, о чем там митингуют, потому что не знаю местных диалектов.
— А Луис где?
— Там, среди них. Он единственный из нас понимает, что там народ лопочет.
— Тогда пусть прекращает болтовню. Идите и быстро вымойтесь. Осталась пара часов до темноты, надо валить отсюда по-быстрому.
С нашим приходом разговоры сразу утихают, тишину можно резать ножом. Все пялятся на меня, а я понятия не имею, почему. Старуху испугала пума, но как раз пума никому ничего плохого не сделала — здесь сегодня случились вещи несоизмеримо худшие, чем появление одной-единственной пумы, пришедшей напиться воды из ручья.
Из толпы выходит старик, которого я видела раньше. Только сейчас я заметила, что в его косы вплетены серебристые колокольчики. Значит, шаман или жрец, короче, служитель культа. И он направляется прямо ко мне, бесцеремонно тычет пальцем в мое плечо, привлекая всеобщее внимание к голове ягуара. Мне надо бы высушить постиранное, а тут такая незадача с этими индейцами. Что происходит-то? Тебя, старик, вряд ли должны удивлять чьи-то татуировки, учитывая, что ты и сам расписан, как зэк после пяти отсидок.
— Уайна Койя! — провозглашает громко и торжественно шаман. Голос у него высокий и пронзительный, а под левым глазом огромный фонарь — таким свободно можно освещать дорогу. Мне идиотская ситуация кажется немного комичной, но я сдерживаюсь и не смеюсь — кто их знает, этих индейцев, обидятся еще. Но что-то же я должна сказать…
— Чего?
А старик молча поднимает майку Эда и тычет сухим красноватым пальцем с черным ногтем ему в грудь. Потом снова что-то кричит — знать бы, что! — с таким победным видом, словно сорвал джекпот. Луис расстегивает рубашку, и его картинка тоже вызывает нездоровое оживление в толпе.
— Уайна Инка! Синчи Виракоча!
Мне давно надоел этот дурацкий спектакль, я уже приглядела местечко, куда развесить мокрые шмотки, но старик крепко держит меня за руку.
— Луис, что здесь происходит?
— Он сказал, что ты — новая Властительница Койя, это на языке инков. А я и Эд соответственно новые Синчи Виракоча, то есть сильные белые мужчины, сыновья бога. В деревне проживало племя мочика, которое когда-то принадлежало к империи инков. А Виракоча был одним из главных божеств инков, белым богом.
— И что?
— Да, собственно, ничего. Инки были солнцепоклонниками, а ягуар считался у них одним из воплощений солнца. Здешнее племя тоже солнцепоклонники. Старик говорит, что сбылось древнее пророчество, к народу инков возвратились их боги. Теперь им можно покинуть эти места и больше не охранять Виль-Таэн.
— Глупость какая-то.
— Так или иначе, местные расположены к нам дружелюбно. И они как-то узнали, что города больше нет.
— Тогда идите вымойтесь, и пошли отсюда. Времени в обрез!
— Ты права.
Но человек планирует, а у богов свои резоны.
Самое забавное в этой ситуации то, что практически у всех индейцев на шеях болтаются католические крестики, но это никому не мешает танцевать у костра, разрисовав себе лица самым нелепым образом. Костер горит странным зеленоватым пламенем, а дым его сладкий и терпкий одновременно. Что за траву бросил в огонь старикашка? Индейцы знают толк в траве… Голова моя тяжелеет от ее запаха, и вместе с тем сознание ясное, как никогда. А песни аборигенов будят во мне воспоминания… Но не мои. Или мои? Вот храм в лунном свете, посреди зала — статуя монстра, только не разбитая, а целая. В камне воплощено существо, которого в принципе быть не может — сильное мускулистое тело не то жабье, не то человеческое, но шесть рук и щупальца вокруг тела делают его непригодным для сравнения с человеком. Пропорции похожи, только и всего. Думаю, скульптор хорошенько дернул коксу, а потом принялся за работу, вот и получилась у него эта жабья морда, яростно оскаленная клыками, с которых капает зеленоватая слизь. И глаза, много глаз, глядящих на меня с холодной жестокостью… Стоп! Глаза и слизь? У скульптуры не бывает такого взгляда красно-черных глаз на жуткой роже. Существо живое! Причем породила его какая-то совсем другая реальность, это не земная форма жизни.
А в храме темно и зябко, из отверстий в стене тянет холодом и жуткой вонью. Мои шаги вдруг стихают — потому что я вовсе не я, а большой ягуар, и шелест моих лап по мраморному полу не возмущает тишину. Монстр притаился на троне. Да, да, теперь я вижу, что под ним не пьедестал, а трон, — и ждет. И имя его назвать нельзя, иначе оно тоже останется в моей памяти.
Я вижу его, он возвышается надо мной — странное, ни на что не похожее существо. Не живое, но и не мертвое. У него нет формы, его тело — сгусток тьмы и уродливые щупальца, а то, что условно можно назвать головой, состоит из огромной пасти, усыпанной клыками, с которых тянется зеленоватая слизь. Вокруг пасти восемь глаз, вспыхивающих то красным, то зеленым, и только тот глаз, что на лбу, остается темным, но он клубится тьмой, которая притягивает меня к себе. Если этот глаз вспыхнет, существо сможет сойти с трона, пока ему просто не хватает силы, которую может дать только человек. И я понимаю, что древнее Зло, вся ярость чужой Вселенной тянут меня, чтобы сожрать, а значит, добрать недостающей силы и воскреснуть.
Я не одна в храме. Рядом еще два ягуара, и мы медленно окружаем чудовище на троне. Его глаза манят заглянуть во тьму. И мне кажется, что, посмотрев ему в глаза, я найду что-то важное, пойму то, что давно пыталась понять. Ведь это существо древнее Солнца. Когда первобытный Хаос выпустил рой атомов, из которых соткалась наша Вселенная, монстр, сидящий на троне, уже был древним. Он метался и разрушал в поисках своего мира, а Хаос отомстил ему, связав и оставив здесь. Теперь чудовище сидит и копит силы, чтобы снова подняться и разрушить все вокруг. Оно питается душами, кровью и низменными желаниями, и скоро, очень скоро вспыхнет, налившись прежней силой, его последний глаз, и тогда наш привычный мир изменится навсегда. Монстр хочет восстать из своего полусна-полусмерти, он близок к этому, как никогда, — а мы приближаемся к нему, чтобы убить.
