Перед въездом на мост Нарсэл сбросила скорость и начала показывать и называть гостье известные исторические здания. Слева, рядом с дворцом Топкари, который французы называли Сераглио, в небо поднималось огромное величественное сооружение, построенное императором Юстинианом еще в 537 году нашей эры… божественный храм Святой Софии, который когда-то был христианской церковью, потом стал мечетью, а сейчас является музеем, в котором хранились многочисленные реликвии его собственной богатой истории. Выше виднелась Голубая мечеть, а ближе к центру располагалось очень высокое и большое здание – мечеть Сулеймана Великолепного.
Они медленно двигались по мосту в потоке машин, которые почти касались друг друга бамперами. По тротуарам в обоих направлениях спешили густые толпы пешеходов. Воды Золотого Рога водрузили многочисленные лодки самых разных форм и размеров. Справа, под мостом, параллельно мосту, на уровне воды, тянулась улица, к которой и приставали рыбацкие лодки. Там находился рынок, на котором рыбаки продавали свой улов покупателям с моста.
– Часть опор Галаты держится на понтонах, – объяснила Нарсэл. – Мосты поднимаются только раз в день. В четыре часа утра их разводят, чтобы пропустить лодки и суда в Золотой Рог и обратно. Через два часа опускают, и вновь возобновляется автомобильное движение. Разведенные на рассвете мосты, когда по проливу непрерывной вереницей идут корабли, представляют из себя незабываемое зрелище. Однажды мой брат привез меня сюда на рассвете, чтобы полюбоваться этой чудесной картиной.
За мостом начинались узкие, мощенные камнем, улочки старинного Стамбула. Нарсэл снизила скорость, потому что на каждой улочке, в каждом переулке толпились торговцы, покупатели и ослы. Продавцы йогурта, леденцов, питьевой воды до хрипоты спорили друг с другом за более выгодные места. Мальчишки с медными подносами, свисающими на цепях с их шей и уставленными крошечными чашечками с кофе, ловко сновали в толпе, не проливая ни капли густого, ароматного напитка. Нарсэл хорошо ориентировалась в лабиринте улочек и проулков. Медленно, но верно она начала подниматься на холм, чтобы найти место для парковки.
– Мы сейчас находимся недалеко от Крытого базара, – объяснила она. – Сначала зайдем на базар, и я выполню поручения, которые мне дали.
Как только они вышли на крутые мощеные улочки, Трейси почувствовала запах настоящего Стамбула. Стамбул пах пылью. Малейшее колебание воздуха поднимало в воздух тучи пыли, которая собиралась между булыжниками на улицах, на карнизах домов, в каждой канаве. Пыль поднималась вверх и исполняла дикий танец дервишей.
Нарсэл и Трейси пересекли дворик небольшой мечети, где суетились голуби, которых кормили прохожие. За мечетью высился арочный вход на Крытый базар. Около арки в каменную стену была вделана эмблема Оттоманской империи с пересеченными флагами. Поток людей непрерывно двигался через арку в обоих направлениях. На большинстве посетителей базара была одежда европейского покроя. В толпе можно было найти всевозможные типы лиц, как и во всяком городе-космополите, где перемешаны сотни рас и народов. То там, то здесь Трейси замечала мужчин с четками в руках или висящими из карманов.
Пройдя через арку, они очутились в лабиринте улочек самого базара. Сейчас Трейси видела, что это настоящий город, состоящий из крошечных лавчонок, ютившихся под арочными обветшалыми каменными крышами. Через равные интервалы в стенах были проделаны высокие окна, пропускающие солнечный свет, который создавал какое-то водянистое подобие дневного света. Однако, по большей части, освещение было электрическим, и во всех, без исключения, стеклянных окошках лавчонок и магазинчиков горел электрический свет. Весь базар был разбит на кварталы многочисленными улочками и проулками, и через несколько минут Трейси заблудилась в этой паутине проходов.
Лавчонки располагались по профессиональному признаку, каждый ряд торговал строго определенным товаром. Трейси и Нарсэл проходили мимо десятков окон, доверху заваленных блестящими позолоченными браслетами, которые пользовались огромной популярностью у деревенских девушек. Нарсэл объяснила, что невесты в Турции ценятся по количеству таких браслетов на руках. Им попадались магазинчики, в которых продавались только тапочки и туфли. В этих лавках сильно пахло кожей. Девушки прошли улочку с магазинчиками, в которых торговали изделиями из меди, на другой продавалась только латунная утварь. Но больше всего на базаре оказалось ювелирных лавок.
В одну из них Нарсэл и вошла, чтобы выполнить свое первое поручение. Магазинчик оказался таким крошечным, что всю его наружную стену занимала узкая витрина и дверь, а внутри находилась маленькая стойка, за которой с трудом мог поместиться лишь один продавец. Перед стойкой одновременно могли свободно разместиться только двое покупателей. Молодой человек за стойкой приветствовал Нарсэл, назвав ее по имени, и сразу же принес клиентам стулья. Это был высокий, хорошо сложенный юноша, глаза его блестели, но выражение лица было серьезным. Улыбка открывала его белоснежные зубы.
– Хасан-эффенди, – представила его Нарсэл.
Молодой человек поклонился все с тем же серьезным выражением лица и пробормотал по-английски, что ханум-эффенди оказала честь его магазину.
Трейси уселась на стул и принялась с интересом разглядывать убранство лавки. Каждый дюйм крошечного пространства был заставлен полками, заваленными горами бус и брошей, колец и амулетов, всевозможными мелкими украшениями.
– Вы приготовили четки для моего брата? – спросила Нарсэл.
Молодой человек сунул руку в ящик у себя за спиной и положил на стеклянную стойку четки из прекрасных зеленых агатовых бус. Нарсэл внимательно и с интересом рассмотрела их.
– Мюрат будет доволен, – заявила она и протянула Трейси. – Ценный экспонат для его коллекции.
Четки были такими же, какие Трейси видела вчера за обедом, с последней более крупной бусинкой и без всяких застежек. На ощупь агат казался необыкновенно гладким и прохладным. Нарсэл спросила, сколько они стоят, и начался традиционный торг между покупателем и продавцом. Добродушное препирательство длилось недолго. Заплатив оговоренную сумму, Нарсэл спрятала маленький пакетик в сумочку.
– Вы нас извините, если мы поговорим по-турецки? – обратилась она к Трейси. – Хасан-эффенди сын Ахмета-эффенди, и я должна передать ему слова отца.
Пока они говорили, Трейси с интересом наблюдала за молодым человеком. Его стройная фигура и привлекательная наружность имели мало общего с обликом жилистого, худощавого Ахмета, но только до того момента, пока Хасан не начал хмуриться. Как только он нахмурился, сходство между сыном и отцом явилось налицо. Трейси не понравилось то, как он хмурится, а также грубые нотки в его голосе. Нарсэл тотчас же покорно опустила глаза, к чему Трейси уже привыкла. Правда, ей эта покорность показалась немного странной, потому что по ту сторону стойки стоял всего лишь хозяин крошечной лавчонки и сын слуги из дома Эримов.
