медсестры, которая проводила ему инъекцию. Душил. Применен электрошок. Сутки не приходил в сознание. Прошёл курс транквилизаторов».
Я была в ужасе. Тогда ещё, будучи наивной девочкой, я верила в то, что в людях может остаться хоть что-то святое, но методы купирования приступов разочаровывали меня в этом.
«Пациенты – тоже люди! Почему с ними обращаются, как с животными! Даже хуже!» – моему возмущению не было предела.
И все врачи, который когда-либо лечили его, писали, что он не подходит не под один диагноз. Вот только я ни разу не встретила сочетание в его истории «шизофренический делирий» или «онейроидный синдром».
Я достала свой блокнот, записала диагноз, примерное лечение, состояние пациента на данный момент и посмотрела на время. С момента посещения больного прошло 57 минут. Я обещала прийти через час. Я встала из-за стола, взяла блокнот, ручку и вышла из кабинета.
I try to slip away, you wanna make me stay
Don't try to hold me back 'cause I would break your neck
Don't try to make a light, don't even come inside
You won't like what you'll see, untangle you from me. 2
Герман сидел на кресле-каталке возле окна и смотрел на улицу. Иван стоял рядом и о чем-то ему рассказывал. Я слегка прислушалась, едва открыв дверь.
«Не понравилась тебе эта девушка? – понимающе говорил санитар. – А мне кажется, что она очень добрая. По крайней мере не станет тебя кормить таблетками и колоть транквилизаторы. Может начнешь разговаривать, жить по-человечески…»
Я зашла внутрь. Пациента повернули ко мне. Я попросила Ваню помочь мне выкатить его на улицу, а затем оставить нас.
Через несколько минут мы вывезли его в сад. Санитар скрылся в холле больницы, а я, сев на лавочку напротив Германа, взяла его за руку и посмотрела в его глаза.
В них было что-то неземное: космос, млечный путь или сотни чужих вселенных. В них был весь мир и душа только одного человека. Он смотрел на меня более внимательно, чем я на него. На секунду мои мысли разлетелись, словно осколки и рассыпались по каменной дорожке, ведущей к крыльцу клиники. Я застыла и бездумно смотрела в его глаза. Он слегка дернул рукой, чтобы, как мне показалось, вернуть меня в сознание, я опомнилась и начала беседу с ним.
– Герман, ты давно уже находиться в этой клинике. Никто не знает, что с тобой происходит. Но я, кажется, догадалась.
Он вопросительно посмотрел на меня, недоверчиво прищурился, но потом откинулся на спинку кресла и продолжил наблюдать за моими эмоциями. Его рука по-прежнему была в моих. Казалось, он не замечал этого. Кто бы мог подумать тогда – во что это превратится?
– Тебе снятся сны? – спросила я и увидела, как его зрачки расширились. Я оказалась права.
Он повёл головой и снова принялся меня разглядывать.
– Что это за сны?
Он ехидно усмехнулся. Я не смогла понять того, о чем он думал.
– Кошмары? Мистика? – я пыталась выяснить, что же его беспокоит.
Он вырвал свою руку из моих, провёл указательным пальцем по своему колену и стукнул один раз по подлокотнику.
– Кошмары, – заключила я.
Он стукнул ещё два раза.
– И мистика?
Он заулыбался, но это было больше похоже на издевательство надо мной.
Он пристально рассматривал мотоцикл, изображённый на моей футболке, опустил взгляд на руки, согнутые в локтях и сложенные на коленях в замок, затем его внимание привлекли синие джинсы, после он спустился на ботинки и отвернулся от меня. Он изучил меня. Ему было этого достаточно, поскольку он сразу потерял интерес.
– Ты не хочешь со мной разговаривать? – сочувственно спросила я.
Он не поворачивался.
Тогда я думала, как бы завоевать его внимание. В голову приходили бредовые идеи – что-то вроде, сжечь сад, перевернуть скамью, пнуть санитара… Я не могла понять, что ему было нужно. Ему была необходима любовь. Кто бы мог подумать?!
– Что ж… – решила закончить разговор я, – нам пора возвращаться.
Я встала со скамьи, сделала шаг, чтобы зайти к нему за спину и, взявшись за ручки кресла, отвести его обратно в палату, но он схватил меня за запястье. Его пальцы сжали мою кожу. Мне не было больно, скорее страшно. Все, что я прочитала в его истории меня настораживало.
Он потянул меня к себе. Я попыталась высвободиться, но силы были неравны. Мне пришлось снова сесть на лавку перед ним и посмотреть в его глаза. Он внимательно наблюдал за моими движениями, словно изучал со всех сторон. Мы оба узнавали друг друга с нуля.
Герман на секунду отпустил меня, но через мгновение зажал в свою ладонь мою. Стало тепло и спокойно. Это был более дружеский жест, нежели агрессивный. Я свободно вдохнула. Он, кажется, это заметил и улыбнулся.
Вся эта игра эмоций, взглядов сильно утомляла меня. Было смешно, но в то же время невыносимо грустно. Он был в тюрьме. Целая вселенная была прикована к креслу-каталке ремнями. В нем таился весь мир, пусть даже и тот, который он сам придумал. И теперь я оказалась лицом к лицу с космосом. Вот, что значило для меня это знакомство.
Мне почему-то захотелось стать его самым лучшим и, наверное, единственным другом. Захотелось рассказать ему всё, что меня тревожило, что было важно для меня. Я внезапно поняла, что этот человек – прекрасный слушатель. Он никогда не выдаст твоих тайн, поскольку не сможет никому о них сказать. Я старалась прогнать прочь все эти мысли, но его внимательный взгляд заставлял меня снова принимать их в своё сознание.
Мне с ним стало вдруг беззаботно спокойно. Так мне не было уже давно. Лет с семи, когда я сидела с мамой на качелях, а она, обняв меня за плечи и, укутав пледом, рассказывала сказку.
Он следил за моими мыслями. Он читал их. Он, казалось, сам был их источником, но я не могла в это поверить, поскольку это было невозможно, как я думала тогда.
Теперь я вызвала у него интерес, но ни как равная ему, а как его жертва, которую он окутал паутиной, дурманом и ждёт, когда она в конец сойдёт с ума и займёт его место.
Возможно, что все это являлось лишь плодом моего воображения и изувеченной фантазии. Может быть, он так внимательно меня рассматривал лишь потому, что я сильно отличалась от привычного его окружения.
Я была девушкой двадцати двух лет. Белого халата на мне не было, напротив, контрастно с врачами