Да, Мэри помнила тетушку Пейшенс. У нее были завитушки на лбу, большие голубые глаза, и она то болтала и хохотала, то вылетала во двор, подобрав юбки, чтобы не запачкать подол грязью. Она была хорошенькая, как в сказке.
— Вот что собой представляет твой дядя Джошуа, не могу сказать. Я его никогда не видела и даже не знаю никого, кто был бы с ним знаком. Но я помню, когда твоя тетушка вышла за него замуж, — десять лет назад, в день святого Михаила, — она была от него без ума и писала всякий вздор, под стать разве что девчонке, а не тридцатилетней женщине.
— Я им покажусь, наверное, грубой, — произнесла Мэри задумчиво. — У меня нет хороших манер, нам будет не о чем говорить.
— Они тебя будут любить за то, что это ты, а не за лоск и внешний вид. Пообещай, моя детка, что после моей смерти ты напишешь тетушке Пейшенс о моем последнем и самом сильном желании: чтобы ты переехала к ней жить.
— Я обещаю, — сказала Мэри, но на сердце у нее было неспокойно. Мысль о том, что ее будущая жизнь может так резко измениться, что она должна будет отказаться от всего, чем жила, что любила, эта мысль угнетала ее, вселяла неуверенность. Даже ту землю, которую она исходила вдоль и поперек и которая придавала ей силы в трудную минуту, она должна будет оставить.
С каждым днем ее мать слабела; с каждым днем жизнь уходила из нее. Она протянула кое-как время жатвы и сбора фруктов и еще была жива, когда стали опадать листья. Но когда пришла пора утренних туманов, когда заморозки спустились на землю, а река зубурлила мощными кипящими потоками, разбухшими от дождей, вдова начала метаться в постели. Она называла Мэри именем мужа, вспоминала о том, что давно прошло, и о людях, которых Мэри никогда не знала. Три дня она прожила в этом каком-то своем особом мире, а на четвертый день умерла.
Вещи, которые Мэри любила и которые были близки ее сердцу, теперь переходили в другие руки. Скот был отправлен на рынок в Хелстон. Мебель раскупили соседи, все это выносилось из дома одно за другим. Какому-то человеку из Каверека приглянулся дом, и он купил его. С трубкой во рту он расхаживал по двору и перечислял изменения, которые внесет. Деревья он срубит, чтобы не загораживали вид. А Мэри в это время упаковывала свои немногочисленные вещи в старый чемодан отца, и сердце переполнялось немой болью.
Этот чужой человек заставил ее почувствовать себя неугодной в своем собственном доме, она видела по его глазам: он хочет, чтобы она скорее убралась отсюда. И у нее уже не оставалось других желаний, только бы скорее покончить со всем этим и уехать навсегда. Она снова перечитала письмо от тетушки. Оно было написано неразборчивым почерком на простой бумаге. Тетушка писала, что потрясена известием о несчастье, постигшем племянницу. Она не знала о болезни сестры — ведь так давно не была в Хелфорде. Далее в письме сообщалось: «У нас произошли изменения, о которых ты можешь не знать. Я уже живу не в Бодминс, а в двенадцати милях от него, на большаке, который ведет в Лонсестон. Это дикое и пустынное место. Если бы ты приехала, то твое общество скрасило бы мое одиночество, особенно в зимнее время. Я говорила с твоим дядей, он не возражает, если ты не болтлива, он тебе поможет, раз нужно. Он не может дать тебе денег или кормить даром, как ты понимаешь, но надеется на твою помощь в баре. За это тебя будут кормить, и ты поселишься у нас в доме.
…Видишь ли, твой дядя содержит таверну «Ямайка»…»
Мэри сложила письмо и спрятала его в чемодан. Она подумала, что такое приглашение как-то не вязалось со смешливой тетей Пейшенс, которую она помнила с детства. Письмо было холодным, каким-то неродным, без единого слова утешения, без обещаний, если не считать предупреждения, что племянница не должна рассчитывать на денежную помощь. И это ее тетя Пейшенс — с изысканными манерами и шелковым бельем — жена владельца трактира?! Мэри решила, что ее мать, очевидно, не все знала. Это письмо очень отличалось от того, написанного счастливой невестой десять лет назад.
Раздумывать уже поздно. Мэри дала матери слово, и пути назад теперь не было. Ее дом продан, здесь для нее места нет. Как бы ее ни приняли, эта была родная тетя, сестра матери, и только это теперь имело значение. Старая жизнь оставалась позади — дорогая ей ферма и серебристые воды Хелфорда. Впереди — ее будущая жизнь и таверна «Ямайка».
И теперь Мэри Йеллан направлялась из Хелстона на север в скрипящей раскачивающейся почтовой карете через город Труро, в верховьях реки Фол, с его многочисленными церквями, широкими мощеными улицами, с южным небом, радушными жителями, которые приветливо махали вслед проезжающим экипажам. Но когда они проехали Труро, небо заволокли тучи, и местность по обе стороны дороги вдруг стала каменистой и голой. Деревни теперь попадались редко, и еще реже можно было видеть улыбки на лицах их обитателей. Деревьев почти не было, а зарослей зеленого кустарника не встречалось вовсе. Затем подул ветер, пошел дождь. Вскоре карета въехала в Бодмин, серый и непривлекательный город, такой же неприветливый, как окружавшие его горы.
Пассажиры стали собирать свои вещи, готовясь к выходу, только Мэри все еще сидела в углу. Возница, лицо которого было мокрым от дождя, заглянул в окно.
— Вы едете дальше, в Лонсестон? — спросил он. — Дорога будет очень плохая, через болота. Вы можете переночевать в Бодмине и поехать дальше утром. Все выходят здесь, кроме вас.
— Мои друзья будут ждать меня, — ответила Мэри. — Я не боюсь плохой дороги. И я не еду до самого Лонсестона; довезите меня, пожалуйста, до таверны «Ямайка».
Возница посмотрел на девушку с любопытством.
— Таверна «Ямайка»? — переспросил он. — Что вы собираетесь делать в таверне «Ямайка»? Это не подходящее место для девушки. Вы, должно быть, ошиблись. — Он уставился на нее недоверчиво.
— О, я слышала, что это безлюдное место, — сказала Мэри. — Но я не горожанка. Я жила в Хелфорде, там всегда тихо — и зимой, и летом, — но мне никогда не было одиноко там.
— Но я не имел в виду одиночество, — ответил ямщик. — Вы, вероятно, не понимаете, вы ведь не знаете этих мест. И меня не беспокоит, что придется ехать добрые двадцать миль по болоту, хотя многие женщины именно этого боятся. Вот подождите минутку. — И он через плечо обратился к женщине, которая стояла у входа в гостиницу. — Миссис, подойдите сюда и поговорите с этой девушкой. Мне сказали, что она едет в Лонсестон, а она просит, чтобы я высадил ее у таверны «Ямайка».
Он осветил фонариком ступеньки, так как уже сгустились сумерки. Женщина осторожно спустилась по ступенькам крыльца и заглянула в карету.
— Это дикое и страшное место, — сказала она. — Если вы ищете работу, вы не найдете ее на окрестных фермах. На болотах не жалуют пришлых людей. Здесь, в Бодмине, вы сможете лучше устроиться.
