Именно тогда она решила строить свое будущее в соответствии с принципом любимой героини: «Покорять и властвовать». Конечно, красивая дама может диктовать условия кардиналу и вступать в противоборство с королевой, но для этого она должна вначале стать леди Винтер. А что такое, в сущности, эта Винтер? Авантюристка, не всегда, впрочем, симпатичная, но неизменно блестящая, дерзкая, знающая лишь один смысл жизни — игру — вдохновенную игру с обстоятельствами, с королями и высокопоставленными интриганами, с любовью и смертью. Ее мир — огромная сцена, где героиня неизменно притягивает взоры и побеждает, даже погибнув. Ее уровень — высший круг, сливки исторического общества. Что бы выйти на такую орбиту, девочке с приморского курорта необходимо прежде всего «быть представленной ко двору», то есть войти в круг «хозяев жизни», а там уже развернуться, используя свои недюжинные способности.
Надо сказать — задача не простая для дочки медсестры, воспитывавшей дочь без мужского влияния.
Жили Гладышевы в низеньком деревянном доме, построенном еще дедом. Здесь, на окраинах города, у всех были такие — с верандочками под виноградовым пологом, в кипени ярко голубых, розовых, сиреневых, огромных, как качаны цветной капусты, гортензий. Понастроенные во дворах халупы сдавались отдыхающим, обеспечивая скудный сезонный достаток. Мать Иры работала медсестрой в ведомственном санатории — весьма уважаемая для всесоюзной здравницы профессия. Отец, несомненно, имелся когда-то, но сплыл до рождения дочери. Столичный офицер проводил отпуск в военном санатории и, честно говоря, жениться на молоденькой сестричке, делавшей ему ароматные эвкалиптовые ингаляции, не обещал. Потом у Клавдии, расставшейся с романтическими иллюзиями насчет бравого полковника, были другие спутники — постоянные и временные, даже обещавшие строить семью. Но все как-то не перепадало ей женское счастье. А дочка росла как бы сама по себе — ничего от матери не требовала, да и сама дочерними чувствами не пылала. Держала дистанцию независимости, что, видимо, было неотъемлемым качеством ее натуры. Не раз вызывали Клавдию Васильевну в райком комсомола, где чернявый носатый инструктор строго глядел на нее сквозь импортные, для тех лет страшно импозантные затемненные очки:
— Что делать-то будем, Клавдия Васильевна, а? Я за Ирину перед комитетом заступаюсь, но всему есть придел, так сказать… Так ведь и комсомольского билета лишиться можно. У нас же тут что? Передовой отряд, а не исправительная колония. У вашей дочери два привода в милицию. От них, знаете, прямая дорожка…
— Так она ж не виновата! Элка Копытько импортом спекулирует. У нее отец — завбазой, оттуда и дефицит. Элка, весь педсостав школы шмотками подкупила.
— Ну, это вы, уважаемая мамаша, преувеличиваете, — нахмурил инструктор кавказские брови, поскольку и сам имел от Копытько подношения в виде заграничных галстуков и даже остро модного черного батника. — За Эльвиру я не беспокоюсь. За не есть кому заступиться, если что… У вас же в семье, как я понимаю, с мужским влиянием напряженка. Нет, я обидеть не хочу, я на себе испытал эффективность мужского воспитания, в смысле этого дела… — он сделал вполне определенный жест, означавший порку ремнем по мягкому месту.
Клавдия тихо заплакала, комкая платочек. Обидно — Элкин отец целый год к ней тайком ходил, подарки носил — мыло в заграничных коробочках, индийскую шелковую шаль… И были, конечно виды увести мужика от жены, щеголявшей в импорте и говорившей таким зычным и темпераментным пугачевским голосом, что за три квартала было слышно. А кем была эта разъезжающая на «Волге» супруга завбазой? — непутевой троечницей, обжорой в прыщах — вместе ведь учились. И вот как удачно пристроилась. Все устроились, только Клавдия такая невезучая. Мать зануда скрипучая — кто с такой тещей уживется, ангел и то бы не выдержал. Иринку запилили: «не то одела, не так сказала, поздно пришла, рано ушла…» Вот девчонка из дома-то и бежит. От рук обилась, комсомольского вожака позорит.
— Я обязательно приму меры, непременно приму… — пообещала Клавдия, преданно глядя из-под густых бирюзовых теней. — Только и вы того… за девочкой присмотрите. Как старший товарищ, как идеологический вождь… — Она запнулась, виновато глянув на висящий над столом портрет Горбачева. Этот новый глава государства, став президентом, затеял какую-то Перестройку. Так может, он и не вождь, а вождь теперь название ругательное? Но комсомольский товарищ на вождя не обиделся.
— Присмотрю. Работа у нас такая. Забота, надо сказать, большая. — Он цыкнул зубом и хищно блеснул смоляным глазом. Не даром Ирка говорила, что инструктор к ней неравнодушен, оттого и пристает с воспитанием. Ничего себе знак внимания — комсомольского билета лишить хочет. А девчонке в техникум поступать. Клавдия изобразила улыбку — профессиональную, расцветавшую на лице одновременно с занесенным над филейную часть пациента шприцем: «-Уколю чуток в мягонькое и не заметите…»
— Товарищ инструктор, вы же человек ответственный, понимающий, нельзя перед самым выпускным девчонке характеристику губить. Пойдите навстречу матери одиночке… Давайте вместе, с двух сторон нажмем…я и вы — крепкой мужской рукой так сказать… — И опять получилось неловко про мужскую руку, вроде с намеком. Плохой день, недаром последние колготки от ничего поехали, не рвущиеся, с лайкрой. Отдыхающая за уколы презентовала.
Прощаясь с Клавдией, комсомольский вожак из-за стола не вышел. Сидя пожал протянутую ею руку. Интересная рука, пухлая, важная. И физиономия какая-то хитроватая, не идеологическая вовсе… Да что за него — не замуж ведь.
В то самое время, как решали старшие давить и исправлять, формировать, то есть ее индивидуальность согласно нормам социалистической морали, неслась Ирка — такая как есть — не сдавленная и не правленая, над цветущим лугом и в лицо ей бил ветер. Трепал волосы, обжигал щеки, обдавал травяным полынным духом. Гнедая кобылка Баранка — не молодая, но с интересным прошлым, возившая ныне телегу с бидонами совхозного молока, вспомнила молодость, круг ипподрома, орущую толпу на трибунах и неуемную прыть в тонких резвых ногах. Тогда еще ее звали Баронессой. Алексеич, прадед Татки Кедрач — школьной подруги Ирины служил в Первой конной у самого Котовского. С тех пор не мог без лошадей, пусть и осталась последняя радость — возить молоко по пыльным ухабистым проселкам.
Утро было майское, вовсю благоухающее, пышноцветущее. Округлые взгорки над побережьем, казались мягкими и упругими от свежей еще, едва начавшей большую жизнь зелени. В такое времечко только и навещать больную подругу, а не протирать юбку на школьной парте. Белотелая, пышная Татка кутала горло в облезлый пуховый платок и говорила по-боцмански сипло. Она обожала маяться ангинами, особенно, если болеть отпускали в селение к деду — поближе к молоку и горному воздуху. Здесь она валялась целыми днями на продавленном топчане перед телеком, бравшим даже Турцию, жарила в оздоровительных целях оладушки или пышки, коих постоянно имела при себе полную миску, макая каждую в сметанную плошку.
