И именно она явилась, чтобы всему помешать и все разрушить!
– Гуччи, мальчик, ты чего?!
Двери в конторе никогда не закрывались – Троепольский не закрывал и всех приучил. Длинная темная тень, похожая на скорпионью, задрожала на сером ковре – дьявольская собака была уже на пороге. Тень почти касалась ножки кресла.
Прыжок, стремительное движение – тень шарахнулась, словно скакнула, – мерцание сайта на мониторе, шаги совсем рядом.
Есть только один шанс. Только один удар.
– Гуччи!
Она замерла на пороге – ее сломанная пополам тень доставала до Макинтоша. Сайт все горел, как жар-птица из сказки.
– Господи боже мой, – отчетливо прошептала она и откинула за плечо черную прядь волос. Выражения лица было не разобрать, сильный свет из коридора бил ей в спину.
Собака тявкнула. Она может помешать.
Всего только один удар.
– Кто здесь? – Голос неуверенный, какой-то детский. – Кто-нибудь здесь есть?!
О да! Есть.
Стремительное движение, чтобы не раздумывать и не отступить.
Дверь вдруг что есть силы ударила Полину в переносицу, так что она покачнулась на каблуках и стала валиться на спину, и удар в лицо догнал ее. Что-то хрустнуло – арбуз хрустел, когда отец весело резал его длинным хлебным ножом, – короткий и хриплый взвизг, и все.
Только темнота и тишина, и внутри темноты и тишины блеск уралмашевского сайта.
* * *
Кажется, дождь пошел, решила она. Лицу было тепло и мокро.
Интересно, где я уснула, если на меня льет дождик? Или я в отпуске?
Что-то странное творилось вокруг, что-то неестественное, и сразу было не сообразить, что она лежит на полу и смотрит вверх, и смотреть ей неудобно. Что-то мешает.
Она подняла руку – рука была словно чужая – и дотронулась до лица. Лицо было теплым и мокрым, потом она нащупала что-то твердое и острое. Сняла со щеки что-то, блеснувшее изломанным краем под светом мощных лампочек.
Кусок стекла. Разбились очки. И как только она подумала про очки, сразу все вспомнилось – светящийся в темноте монитор.
Гуччи, залаявший в глубине комнаты, и странное чувство, словно кто-то смотрит на нее из темноты.
Наверное, и в самом деле смотрел. Ждал. Примеривался.
Стало так больно, что она вдруг заплакала, слезы сами по себе полились из глаз, Полина вяло подумала: хорошо, что они льются, значит, у нее остались глаза.
Что-то тоненько зазвенело рядом с ней, и она не сразу поняла, что это Гуччи скулит.
– Гучинька, – пробормотала Полина и не узнала своего голоса. – Гучинька, ты жив?
Она не видела его и не знала, почему тот скулит – потому, что жив, или потому, что умирает, и эта мысль заставила ее подняться. Очень осторожно она повернулась и встала на четвереньки. Черные волосы сосульками болтались у нее перед носом, и от их колыхания у нее так закружилась голова, что пришлось зажмуриться и опереться рукой о стену, чтобы не упасть лицом в серый ковер, который вдруг приблизился прямо к глазам.
Значит, глаза все-таки целы.
Слезы капали и казались почему-то черными.
Нет, сказал кто-то внутри Полины. Они не черные. Они темно-красные, от крови.
Из глаз у нее течет кровь.
Она поползла и выбралась в коридор. На полу, прямо под дверью валялась ее сумка и – отдельно от нее – мобильный телефон.
Забыв про Гуччи, Полина подобрала мобильник, села спиной к стене и нажала кнопку.
Сейчас. Потерпи. Еще немного.
Долго никто не отвечал, а потом трубку вдруг сняли.
– Ты что, с ума сошла?! Я три ночи подряд не спал.
– Приезжай. – Куда?!
Он ничего не понимал. Наверное, она его разбудила, и, если он бросит трубку, она ни за что не сможет позвонить еще раз, потому что у нее просто не хватит сил на это.
– Приезжай. Я на работе. Только прямо сейчас. Он помолчал.
– Что случилось?
– Я не знаю. Но, если у тебя есть бинт или пластырь, захвати. Пожалуйста.
– Бинт или пластырь, – повторил Троепольский. Голос у него изменился: – Что случилось?!
Она осторожно положила на колени трубку с голосом Троепольского внутри, прислонилась затылком к стене – стало еще больнее – и закрыла глаза, из которых по-прежнему капали кровавые слезы.
Так Полина сидела и ждала его, и ей казалось, что он все еще что-то говорит в трубке, и она знала, что, пока он там, ничего плохого с ней не случится.
Он приехал очень быстро? или ей так показалось? Когда она в следующий раз открыла глаза, прямо перед собой увидела его джинсовые колени.
– Черт побери, – пробормотал он и присел на корточки перед ней. – Полька, ты что?!
Это был очень глупый вопрос, глупее не придумаешь, но он так боялся за нее, пока бежал по ночному переулку, пока совал карточку в прорезь охранного автомата, пока мчался через двор, а потом по лестнице, и на площадке пришлось придержать рукой горло, потому что в нем колотилось сердце, угрожая порвать артерии, или вены, или что там еще есть такого?..
Из располосованной щеки Полины торчал острый кусок стекла, и Троепольский осторожно выдернул его – потекла тоненькая красная струйка, и ему страшно было вытереть ее или как-то задеть, прикоснуться к ней.
– Полька, надо в больницу. У тебя все лицо… в порезах.
– Мне надо умыться.
– Нет, нельзя. Что у тебя с глазами?
Она открыла глаза и посмотрела на него, потом медленно моргнула.
– Не закрывай глаза! – вскрикнул он испуганно, и она вытаращилась на него.
– Как же мне не закрывать?!
– А вдруг там стекло?
– Я пойду умоюсь.
– Да нельзя умываться! Нельзя, если там стекло!
– Проводи меня.
– Полька!!
Она опять, как давеча, встала на четвереньки и попыталась подняться, опираясь ладошкой о стену. Троепольский поддержал ее.
– Полька, я вызову “Скорую”!
Она не слышала его. Почему-то на ней не было туфель, и от этого он вдруг перепугался еще сильнее.
Сердце в горле, казалось, лопнуло, и его острые, как стекло, края перерезали все вены и артерии. Что-то горячее полилось внутрь.
– Полька, что, черт побери, здесь произошло?!
– Ты увез мои ключи от машины.
– Что?!
– Я искала в сумке, я же не знала, что ты их увез. Я все выложила, а потом оказалось, что я забыла на столе ключи от квартиры. Я вернулась, а тут… кто-то был.
– Кто?! Кто тут был, Полька?!
Полина покачала головой – она так и не рассмотрела. Видела только светящийся монитор, на котором царил шикарный Федин сайт, и больше ничего. В комнате было темно.
Она вошла в темную комнату, потому что Гуччи забежал внутрь, и она никак не могла его выловить. И как только она вошла, дверь со всего размаха вдруг врезалась ей в лицо, а потом… потом… врезался кулак.
Этот кулак, летящий прямо в ее беззащитные глаза, она запомнила очень хорошо, как в замедленной съемке – сантиметр за сантиметром, и все ближе и ближе, и потом что-то отвратительно хрустнуло, как хребет ящерицы, на которую наступил сапог.
