Андрей Неклюдов - Золото для любимой

– Последнюю живность выбивают, – сокрушается Радик, печально кивая головой. – Что обидно: много птицы пропадает впустую. Собьют утку и не находят в камышах. Собаку мало кто держит. Больше половины пропадает точно.

– А сам? – усмехается Андреич. – За своих сбитых не обидно?

– Обидно, верно, – соглашается Радик. – Есть такое дело.

Действительно, он сам не раз возвращался с охоты, уже по темну, весь в колючках, в камышовом пухе, мокрый, угрюмый.

– Двух сбил, – неохотно отвечал на наши расспросы, – чирка и кряковую. Все облазил, не нашел…

Как-то он принес кулика (видимо, чтобы не возвращаться совсем уж с пустыми руками). Смотрю я на того: лежит на столе во дворе махонькая птаха – тоненький длинный клюв, тоненькие черные, какие-то жалкие, сложенные вместе лапки, закрытое серое веко, кровавое пятнышко на грудке… И мы, семь-восемь здоровенных мужиков, будем его поедать…

– Раньше дичи-то было-о-о! – вспоминает Бурхан, замерев у печи с половником. – Тетерева летали – у-у-у! – выставив вперед небритый подбородок, он закатывает глаза к густо облепленному мухами потолку. – Неба не видно – такие стаи! Токовать начнут – гул стоит. А теперь… – он скривил, сморщил лицо, – охотников больше. Копчики эти развелись, лисы – молодняк губят, съедают подчистую. Раньше пацаны каждую весну, бывало, идут в лес – гнезда ворон этих, сорок разоряют. Ястребов этих – копчиков – мало было… Да-а-а, не стало дичи. Леса свели карьерами. Всем золото надо. А что оно, золото это? Его не съешь!..

– Значит, Радик, подъем завтра в шесть, – как бы невзначай прерывает разошедшегося старика Андреич.

Обратив внимание на странную особенность гостя – избегать разговоров о золоте, я стал осторожно приглядываться к этому улыбчивому добродушному здоровячку. Я заметил, например, что Радик и Андреич понимают друг друга без слов. Стоит Андреичу повести глазами в сторону двери и выйти, как Радик, выждав минуту, выходит следом за ним. Не ускользнуло от моего внимания и то, что Радик как будто веселеет, расслабляется, становится разговорчивее после отъезда радушного гостя.

Бурхан – тот вообще отзывается об Андреиче шепотом:

– Сердитый сегодня. Радик ему что ли чем не угодил? – (Хотя гость весь день казался веселым).

Направляясь однажды в маршрут, я заметил белые «Жигули» Андреича среди домов соседнего хутора, где часто останавливается Раис. Это мне также показалось подозрительным.

Постепенно я пришел к заключению, что Андреич – фигура темная, загадочная, а возможно, и опасная.

Впрочем, лично мне опасаться нечего. Самое дорогое у меня уже отобрали…

После свидания на набережной мы с Аней встретились еще раз (договорились, что она отдаст мне некоторые общие фотографии). К тому времени я снял недорого обшарпанную комнатенку на Васильевском.

Мы сидели вдвоем в кафе, пили «Мартини» с лимоном (вкусы у нее тоже изменились).

– Из общежития меня выселили, – сообщила Аня как будто даже радостно, – я ведь не аспирант. Комендантша забрала сначала холодильник и всю мебель, а потом и ключи от комнаты. Из института меня тоже хотят отчислить, но я так просто не сдамся. Я теперь сильная. Меня ничто сейчас не испугает.

«Все рушится, – уныло думал я. – С какими усилиями я добивался этой комнаты, приличной мебели!.. Так и хочется сказать: „все, что нажито непосильным трудом…“».

Глаза ее все так же сияли, но улавливалась в них какая-то усталость (или мне всего лишь хотелось, чтобы так было?). И тогда, сломив свою гордыню, я предложил осипшим голосом:

– Хочешь, я заберу тебя у него?

Она хмыкнула, покачала головой и ответила как-то непонятно:

– Если ты это сделаешь, то сам потом будешь жалеть.

– Почему?!

– Потому что я уже не та.

– Мне ты кажешься еще привлекательнее.

Она улыбнулась, достала из сумочки пачку сигарет, закурила.

Я поморщился, но смолчал.

– Скажу честно: мне иногда так тебя хочется!.. – признался я. – Вспоминаю наши ночи и едва не схожу с ума.

– Я тоже иногда их вспоминаю, и мне они представляются не жизнью, а каким-то сном – хорошим или плохим, но сном. И не смотри на меня так! Все у меня хорошо. Я столько всего испытала! Как будто прожила за эти дни несколько жизней. И за это я благодарна ему…

Я стиснул челюсти и долго сидел молча. Она курила, и это все сильнее раздражало меня.

– Знаешь, – проговорила она негромко, – даже если он бросит меня, я не пропаду. Теперь уже не пропаду!

– Что ж, отрадно. Ты действительно заметно повзрослела.

– Я должна тебе сказать: ты много мне дал, Федя. Без тебя я не смогла бы стать теперешней.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – иронично продекламировал я.

– Нет, ты не несчастье, и ты навсегда останешься для меня близким человеком.

И тут мой эгоизм и тоска окончательно взяли верх:

– Сомневаюсь, – проговорил я едко. – Наши пути разошлись. У тебя теперь своя жизнь, а у меня своя. У меня тоже что-нибудь обязательно произойдет, встречу кого-нибудь… – я осекся, почувствовав, что повторяюсь.

– …полюбишь, – договорила она за меня. – Да, все правильно, скорее всего, так и будет. Значит, так и должно быть. Я желаю тебе поскорее кого-нибудь встретить.

Мне вдруг захотелось размахнуться и залепить ей пощечину. Или вывернуть пальцы – те, что держали сигарету. И чтобы сдержаться, я, сопя, отвернулся к окну.

– Давай прощаться, – она потянулась рукой к моей щеке.

Я как бы попытался уклониться и как бы не успел.

– Что это у тебя? – придержал я ее руку, заметив на локтевом сгибе лиловое пятнышко с синеватой оторочкой. – Ты что… колешься?! – мой голос подпрыгнул. Я испугался и в то же время, как это ни подло, испытал нечто похожее на радость. Ведь тогда все становится объяснимым – ее окрылённость, эйфория. Все это не от любви к другому, а от наркотического угара. А я и уши развесил: «новая жизнь, свобода»… Ее спасать нужно!

Аня взглянула на меня с сожалением:

– Слушай, ты совсем потерял голову. Не хотелось бы тебе говорить, но раз уж ты так за меня переживаешь, скажу: я сдавала кровь, чтобы на эти деньги купить ему к дню рождения подарок.

– У тебя нет денег?

– Дело не в деньгах вовсе, просто мне так захотелось.

– Аня, да он никогда в жизни этого не оценит! Тем более что ему твои подарки…

– А мне и не надо, чтобы кто-то оценивал. Я сделала это для себя. Это же так символично – заплатить своей кровью за подарок.

– Ты тоже потеряла голову, это точно. При твоей комплекции тебе вообще нельзя сдавать кровь. Это глупость, блажь!

– Мне тебя жаль, – она резко встала из-за столика и не оборачиваясь направилась к выходу.