Чужой человек не стал бы так терпеливо и трогательно заботиться о ней, так пронзительно смотреть на нее, как смотрел Ник Вуд. Когда она встречалась с ним взглядом, у нее по коже, где-то между лопатками, пробегали мурашки: до того красноречивым было его молчание и выразительными серебристые глаза. Подчас она не могла оторваться от созерцания их туманной глубины, не в силах прочесть, что в ней таилось.
* * *
Он сидел на полу своей спальни в полной темноте.
Он не мог заснуть и даже еще не раздевался, несмотря на то, что полночь давно миновала. В зыбком свете полной луны, пробивающемся сквозь задернутые шторы, его фигура резко выделялась на фоне двери. Плечи чуть заметно вздрагивали. Запрокинув голову, он шептал в пустоту:
– Господи, я не могу больше, не могу так… Я не выдержу. У меня просто нет сил… Сколько еще? Сколько?
Как же жестоко он ошибся, полагая, что справится с собой и сможет держаться ровно и спокойно. В порыве восторженного изумления, граничащего с безумием счастья от встречи с Кристиной, пусть и случившейся при таких печальных обстоятельствах, он совсем потерял голову. Единственным его желанием, страстным порывом было во что бы то ни стало удержать ее возле себя, любой ценой, правдой или ложью, только не дать ей исчезнуть, не дать покинуть его.
Он знал, что на этот раз не переживет такую потерю.
Но ложь давалась ему тяжело, дико тяжело. Он мучился, выворачивал душу наизнанку, заставляя себя притворяться и произносить несуществующие вещи. Он проклинал и ненавидел себя за это. Он никогда не умел лгать, и вряд ли уже научится. Поэтому всякий раз, когда ему приходилось говорить неправду, ему было стыдно и больно.
Он привык к боли, научился за долгие годы сосуществовать с ней, примирился, принял. Но боль потери и боль возвращенной безумной надежды, которой, может, никогда не дано сбыться, – это совсем не одно и то же. Потерю можно перетерпеть, перестрадать, затолкать в самый дальний уголок души, за пелену уходящих дней и призрачно-ложных новых впечатлений и встреч. Можно переломить себя и не думать о ней, на это силы найдутся, стоит только принудить мысли не возвращаться к прошлому каждую минуту. Но когда эта боль вдруг возрождается и дразнит, манит несбыточным, терзает нереальным, становится невыносимо и хочется кричать. Оказывается, она никуда и не исчезала. И попытки изгнать ее из памяти, стряхнуть с ладоней, как растаявший снег, не приводят ни к чему, кроме новых вспышек жгучего огня в сердце, которое замирает, не в силах сопротивляться такому натиску, и грозит никогда уже не начать биться вновь.
У него было потрясающее самообладание, всегда, и тогда, много лет назад, и сейчас. Эту черту своего характера он воспринимал, как данность, как само собой разумеющееся. Но у всего есть предел. И ему было мучительно больно видеть ее, разговаривать с ней, даже иногда касаться ее. Всякий раз его кожа горела от ее нечаянных прикосновений, и он кусал губы, чтобы не застонать, а потом чувствовал привкус крови во рту.
Она улыбалась и доверяла ему, как когда-то давно.
А лгать становилось все сложнее.
Поэтому он, словно помешанный, не находил себе покоя и повторял:
– Сколько еще, Господи?
Лишь глубокая ночная тишина была ему ответом и мнимым утешением.
* * *
Кристина проснулась. Она долго с необъяснимым беспокойством вглядывалась в темноту, пытаясь понять, что же ее разбудило. Наконец ей показалось, что из-за двери доносятся странные звуки, больше всего похожие на… приглушенные рыдания. Они были такими надрывными, тяжелыми и мучительными, что по ее спине пробегали мурашки, и все тело обдавало холодом.
Ник?
Это мог быть только он один.
Ей стало не по себе, но она не знала, как поступить.
Так она лежала, заставляя себя не прислушиваться, пока не забылась тревожным, часто прерывающимся сном.
* * *
Утро выдалось таким солнечным и славным, таким безмятежным и тихим, что, проснувшись, Кристина была почти уверена, что случившееся ночью ей приснилось. А когда в комнату вошел Ник, как всегда, приветливый и спокойный, она окончательно в этом убедилась.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, устраивая у нее на коленях поднос с завтраком.
Кристина осторожно вытянула ноги и расправила одеяло, чтобы поднос ненароком не соскользнул.
– Спасибо, лучше. Хотя ты все равно будешь поить меня своими штучками, гадкими и не очень.
Ник присел на кровать у нее в ногах, расположившись как раз с противоположной стороны импровизированного столика.
– Вне всякого сомнения, – серьезно ответил он, добавляя себе в кофе молоко.
Для нее был приготовлен чай.
– Только не очень крепкий, ладно? – Кристина успела приостановить проявление его щедрости, глядя на быстро наполняющуюся чашку, и шутливо добавила: – А ты суровый надзиратель!
– Неверный ответ, мэм, – подхватил ее тон Ник. – Я, скорее, заботливая сиделка. А если это мое скромное утверждение не соответствует истине, вам достаточно только изложить мне свои пожелания, и я немедленно исправлюсь.
– Тогда, – Кристина проглотила кусочек тоста с изумительным вишневым джемом, – тогда я хочу причесаться.
– Раз, – Ник загнул палец свободной руки, накладывая себе сахар.
– Ты считаешь ложки или мои пожелания?
– И то, и другое, поэтому будь добра, не сбивай меня со счета и продолжай.
– Умыться.
– Два.
– И послушать какую-нибудь историю.
Ложка остановилась над чашкой.
– Какую историю?
– Обо мне. О тебе. О нас.
Ник возвратил ложку в сахарницу и заявил:
– Принимаются только два первых предложения, потому что я никогда не кладу в кофе больше двух ложек сахара.
– Нет-нет, так дело не пойдет, – запротестовала Кристина. – Ты обещал немедленно исправиться, а теперь отказываешься? Как же насчет любого пожелания?
Ник взял с тарелки апельсин, разломил его и сделал вид, будто обдумывает услышанное.
– Вот что я предлагаю, – сказал он, наконец. – Сначала мы заканчиваем с завтраком. Потом ты пьешь лекарство. И не морщи нос, я все равно тебя заставлю! Потом волосы. Потом умывание. А потом… – он хитро посмотрел на Кристину и спросил:
– Ты не хочешь прогуляться?
Кристина от неожиданности даже перестала жевать.
– А как же…
– Что?
– Постельный режим и все такое.
– Ты же сама сказала, что чувствуешь себя хорошо.
– Ну да, хорошо, пока я в кровати.
– Ты ведь не пробовала выходить из дома, верно?
– Верно.
– Тогда хорошенько подумай и ответь мне еще раз: как ты себя чувствуешь? Я же не просто так тебя об этом спросил.
