Шилов посмотрел на Марата, тот пожал плечами.
– Ладно, – сказал Шилов, – десяток отсыплю, больше не дам, самому через лес идти.
– Мне по пути с вами, я вас немного провожу, а потом своей дорогой пойду, волки возле деревни рыщут, уж вдвоем то отобьемся, – предложил Костин.
Марат проводил их до околицы, подождал, пока фигуры скроются в лесу, затем вернулся в дом. День уже перевалил за середину, и, поскольку день был зимний, то все это смахивало на сумерки. Марат поставил ружье у изголовья дивана и лег. Лежал долго, прислушиваясь к звукам извне: в доме было тепло, но он помнил, что надо идти за дровами и ближе к ночи протопить печку на тот случай, если они сегодня не вернутся, мало ли, что может случиться, пропадут, как Вероника. При этой мысли он заворочался, встал, посмотрел во все окна и снова лег. Он силой удерживал себя в этом положении, единственное, что ему оставалось – это находиться в доме и ждать. Но смириться с пропажей девушки он не мог. Подозрения по поводу Костина возникали так же быстро, как и исчезали, его можно было обвинить лишь в том, что он чужой. А этого все же было недостаточно для того, чтобы удерживать человека. Марат закрыл глаза и открыл внутренние веки; за прошедшее время тот мир не изменился, он нашел себя там же, где и оставил, на балконе целующим Веронику. Отрываясь от ее губ, он пытался уверить себя в том, что это правда, не сон. В сотне метрах от здания гостиницы с шипящим грохотом обрушивались на берег волны, неистовый ветер опрокидывал, и перекатывал пластмассовые столы и стулья летнего ресторана, на молу, на столбах раскачивались тяжелые бронзовые фонари, на небе в рванине облаков иногда появлялся мертвенно-бледный свет луны, скрывающейся высоко в небе. Марат увлек девушку в комнату и задвинул стеклянную стену-дверь, утихомирив этим буйство стихии. Звуки стали глуше, придав ночи особенное очарование.
– Включить телевизор, – предложил Марат?
– Не надо, ты лучше телевизора, – сказала Вероника.
– Какую-нибудь музыку в телевизоре?
– Ты лучше музыки.
Марат положил руку на ее талию, притянул к себе девушку и, целуя, опустил руку ниже, на ягодицы, сминая, поднимая вверх бархатное платье. Вероника с коротким стоном отстранилась и слабым голосом сказала:
– Умоляю, не делай из меня свинью, я трачу здесь его деньги.
Она натянула платье, села в кресло, плотно сжав колени.
– Я могу выслать ему деньги, – хриплым голосом предложил Марат.
– Это злая шутка, – сказала Вероника.
– Прости.
– Давай лучше поговорим.
– Да, конечно, о чем?
– Все равно.
– Вина?
– Нет.
– А я?
– А ты делай, что хочешь, только до меня не дотрагивайся.
Марат открыл бар-холодильник, достал из него бутылку «Хеннесси», налил себе в стакан.
– Ты держишь «Хеннесси» в холодильнике, – улыбнулась Вероника, – на западе греют бокал в руке.
– Но мы же на юге, жарко, – пояснил Марат, – во-первых, во-вторых, наперстков у меня нет, а если бы и были, все равно бы я пил из стакана, надо поддерживать реноме русской души.
– Извини, а ты кто по национальности?
– Русский, а что?
– Не верю.
– Ну ладно, не русский, хазар я, тот самый неразумный.
– Хазары давно исчезли, – недоверчиво сказала Вероника.
– Не все, – совершенно серьезно заметил Марат, – я последний. Павича читала? Так вот, я из тех, кто затерялся в чужих снах, до сих пор блуждаю.
– Что же ты ищешь в чужих снах?
– То же, что и все, – любовь.
– Любовь надо искать наяву, а не во сне, – заявила Вероника, – или ты специально усложняешь себе задачу; не сложится, всегда можно будет сослаться на трудности.
– Видимо, – согласился Марат, – от этого вероятно и все мои неудачи в семейной жизни, но науке известно также, что, любовь не ищут, она должна нечаянно нагрянуть.
Вероника засмеялась и откинулась на спинку дивана: ее высокая грудь ровно поднималась и опускалась в такт дыханию, полуоткрытый рот являл ровные влажные зубы. Заметив взгляд Марата, она сжала губы, но он все равно сказал:
– Ваша грудь меня чрезвычайно нервирует.
– Мы кажется опять на вы, – заметила Вероника.
– Нет, дорогая, мы на ты, но когда я заговорил о таком возвышенном предмете, как женская грудь, я невольно перешел на вы.
Вероника смущенно кашлянула и задала вопрос, уводящий по ее мнению от скользкой темы:
– Что еще говорит наука?
Марат сделал глоток коньяка и грустно сказал:
– Это, смотря, какая наука, и смотря о чем.
– Ну, к примеру, дао, о жизни, например, или смерти.
– Дао, это не наука, это образ жизни, философия.
Налил себе еще коньяку и подошел к стеклянной стене, отодвинул портьеру, долго вглядывался в темноту, сказал, обращаясь к девушке:
– Там шторм.
– С этим трудно спорить, – с улыбкой ответила Веронику.
– Касательно жизни и смерти в дао приводится следующий пример: если спустить воду из пруда, то рыбы собьются в кучу, и будут увлажнять друг друга, проявляя заботу, но если их выпустить в воду, они забудут друг о друге и поплывут в разные стороны.
– И что это значит?
– Сия аллегория – означает земную жизнь, где люди заботятся о близких, и потусторонний мир, который также естественен для человека, как вода для рыб. Кстати говоря, ты спрашивала, что говорит дао о любви? Дао много хорошего говорит о сексе, о том, что он продлевает жизнь…
– Ты специально сейчас об этом заговорил? – спросила Веронику. – К ночи приберег.
Марат не обратив внимания на замечание, продолжил… – От любви и ненависти сердце утомляется и поэтому человек не способен прожить до конца отпущенные ему годы. Но, возвращаясь к рыбам, в новом завете есть одно место, где Иисус на просьбу ученика, позволить ему похоронить отца отвечает: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов».
– Да, я помню, – сказала Веронику.
– Как приятно иметь дело с образованной девушкой, – улыбнулся Марат.
– Мерси.
Марат поднес стакан к губам, отпил и сказал: «Хороший коньяк».
– А можно мне глоточек, попробовать, – попросила Вероника.
Марат налил ей. Вероника пригубила и покивала головой.
– Что? – спросил Марат.
– Хороший, – согласилась Вероника.
Однако рано нынче молодежь в коньяках разбираться стала, – заметил Марат.
– Ну вот, уже упреки начались, подозренья.
– Нет, никаких упреков, это я так, к слову. На чем я остановился?
– На мертвецах.
Марат помолчал немного, затем сказал: «Меня эта реплика всегда смущала своей жестокостью и цинизмом. Можно ли такое говорить человеку, у которого умер родитель? Возможно, предполагал я, что это иудейские штучки древности типа «живая собака лучше мертвого льва», но, ознакомившись с дао, я понял, что здесь какая-то путаница со словами. И, на самом деле у этого выражения вовсе другой смысл: мол, пусть мертвые оплакивают, или, заботятся о своих мертвецах, то есть – не надо скорбить по умершим, они уже перешли в другой мир и стали подобны рыбам, отпущенным в воду.
