– Блэр! – взревел он, совершенно не заботясь о детях моих соседей. – Да заруби ты себе на носу, если уж не можешь запомнить: Никто! Тебя! Не! Преследовал! Нечего тут расследовать, понимаешь? Я не собираюсь плясать под твою дудку и тратить деньги города только потому, что у тебя развинтились нервы. Да, я понимаю, что общение с тобой требует жертв, только не посягай на мою работу, договорились? Я – городской коп. Я не твой частный детектив, который по звонку бросится расследовать любую чушь, едва она тебе померещилась. Со мной этот идиотский номер не пройдет, ясно?
Ладно. Ладно. Я открыла рот, чтобы ответить, но в голове было пусто, губы словно онемели, и я захлопнула его. Ясно. Мне все ясно.
В сущности, тут и говорить не о чем.
Я обвела взглядом кухню и задний дворик за окном, где подсвеченные белыми фонарями деревья выглядели как лес в волшебной стране. В двух фонарях перегорели лампочки, надо бы заменить их. Цветы на обеденном столе увяли, завтра заменю их свежими. Я была готова смотреть на что угодно, только не на Уайатта – не хотела видеть в его глазах то, что боялась увидеть. Я не смотрела на него, потому что… просто не могла.
В кухне повисло напряженное молчание, которое нарушало только наше хриплое дыхание. Надо что-то делать, думала я. Например, уйти наверх, аккуратно сложить полотенца в бельевом шкафу. Что угодно, лишь бы не стоять здесь столбом. Но уйти я не могла.
Мне было что возразить. Даже думать не пришлось бы. Я могла бы объясниться, но продолжение разговора казалось бессмысленным. Как много надо сказать, а еще больше – сделать, но… я просто не могу.
– Думаю, тебе надо уехать домой.
Эти слова произнес мой голос, только звучал он незнакомо – был монотонным, бесстрастным, лишенным всяких чувств. Я не сразу поняла, что говорю.
– Блэр… – Уайатт двинулся ко мне, но я попятилась. Теперь он просто не имел права прикасаться ко мне – слишком много эмоций раздирало меня изнутри, я еще не успела примириться с ними.
– Пожалуйста, уезжай.
Он замер. Сдаваться без боя не в его характере. Я знала это, помнила об этом, когда просила его уехать. Но чтобы выжить и остаться в здравом рассудке, сейчас мне было мало косметических, поверхностных мер. Следовало отдалиться от Уайатта, остаться одной и немного побыть с собой наедине. Медленные, размеренные удары сердца отдавались в ушах, и каждый причинял боль. Если Уайатт не уедет сейчас же, я не выдержу этой боли и разрыдаюсь.
Я испустила прерывистый вздох – точнее, попыталась испустить, но грудь сдавила тяжесть, сердце заняло собой все место, предназначенное для легких, и мешало им.
– Кольцо я тебе не отдаю, – продолжала я тем же безучастным, ровным тоном. – Вопрос о свадьбе пока открыт. – Конечно, если он не захочет отменить ее. – Мне просто нужно время, чтобы подумать. Дай его мне, пожалуйста.
Долгую мучительную минуту мне казалось, что он никогда не уйдет. Но затем он круто повернулся и вышел, по пути прихватив со спинки стула пиджак. И даже не хлопнул дверью.
Я не рухнула на пол. Не взбежала по лестнице в спальню и не бросилась на постель. Просто долго-долго стояла посреди кухни, вцепившись в край стола побелевшими пальцами.
Наконец я сдвинулась с места и направилась к дверям – убедиться, что они заперты. Да, заперты. Сигналов я не слышала, но Уайатт перед уходом включил сигнализацию. Как бы он ни злился, но о моей безопасности не забывал. Думать об этом было больно – гораздо проще смириться с мыслью, что моя судьба ему абсолютно безразлична.
Я погасила весь свет на первом этаже и заковыляла вверх по лестнице. Каждое движение давалось мне с трудом, точно нарушилась связь между мозгом и телом. Подойдя к постели, я не стала выключать лампу, просто села на кровать, уставилась в никуда и попыталась разобраться в перепутанных мыслях.
Мой излюбленный способ действий в кризисных ситуациях – сосредоточенность на чем-то другом, пока я не приду в себя и не смогу заняться самыми важными делами. Сейчас этот метод не годился: весь мой мир заполнили жестокие слова Уайатта. Они били меня, душили, давили страшной тяжестью, их было слишком много, поэтому я никак не могла их пересилить. Не удавалось выделить ни единой здравой мысли, ни одной проблемы – по крайней мере, пока.
Зазвонил телефон. Уайатт, сразу же подумала я, но снимать трубку не спешила. Не уверена, что я сейчас готова говорить с ним. Точнее, уверена, что не хочу. Незачем портить впечатление извинениями – они только помешают всестороннее изучить неожиданно вставшую проблему, а если Уайатт считает, что должен извиниться передо мной, это уже о многом говорит.
После третьего звонка я взяла радиотелефон, чтобы выяснить, Уайатт звонит или кто-то другой, и увидела на экране определителя все тот же незнакомый денверский номер. Не отвечая, я отложила телефон. После четвертого сигнала включился автоответчик на нижнем этаже. Я прислушалась, но неизвестный не оставил сообщения.
Почти сразу же звонок повторился. Опять Денвер. Я снова дождалась, когда включится автоответчик. Никаких сообщений.
Третий звонок, последовавший сразу после первого и второго, меня разозлил. Ни одному интервьюеру не придет в голову звонить после одиннадцати вечера: ясно же, что в такое время никто не станет отвечать на вопросы анкеты. Лично у меня в Денвере нет знакомых, и потом, если звонит кто-то из моих знакомых, почему не оставляет сообщение на автоответчике?
Уайатт говорил, что денверский номер определяется потому, что неизвестный пользуется телефонной картой предварительной оплаты, а такую карту может купить кто угодно, в том числе и кто-нибудь из моих знакомых. Недавно я даже видела сюжет об этих телефонных картах в местных новостях – мол, тарифы такие низкие, что многие пользуются картами для междугородних переговоров. В Денвере я никого не знаю, зато у меня есть знакомые в других городах. Поэтому на следующий звонок я все-таки ответила.
Щелчок.
Спустя минуту звонок повторился. Определитель показывал все тот же денверский номер.
Все ясно – телефонное хулиганство. Какой-то подонок узнал, что по номеру карты невозможно определить, кто звонит, и теперь развлекается. Как же мне теперь сосредоточиться, если телефон не умолкает?
Легко. Я поднялась, отключила сигнал телефона в спальне и телефонов на нижнем этаже. Пусть теперь неизвестный урод тратит деньги и минуты сколько угодно – я даже не узнаю об этом.
Звонки так взбесили меня, что даже вывели из оцепенения. Теперь я снова могла думать – по крайней мере, поняла, что проблема слишком велика и что с налета ее не решить. Она требовала всестороннего и постепенного осмысления.
