слаб. А я нет.
Говорят, в минуты страха и опасности вселенная будто бы замедляет свой ход. Время меняет направление, видоизменяется, растягивается, как бы давая нам время для принятия решений, которые должны быть молниеносными в нормальном его течении. И ты существует в двух плоскостях, будто в двух измерениях: где всё происходит, и где ты принимаешь решения.
Наверное, это и был такой момент. Доля секунды, в которую я приняла это решение. Порыв, который мне никогда не простит, наверное, мой сын, но о котором я никогда не стану сожалеть.
Мгновение, в которое я поняла, насколько мне дорог этот мужчина и насколько сильна моя любовь к нему.
– Хэриб… – потрясённо прошептал Нафиз, ловя мой хриплый вздох у своих губ, когда мои ноги подкосились, и я стала оседать на землю.
Подхватил меня, зажимая рану.
А я онемела. Боль была такой острой и сильной, обжигающей и плавящей лишь в первые секунды, когда ещё не отзвучал грохот выстрела. Она обожгла где-то в районе лопатки в тот же момент, когда я закрыла собой Нафиза.
Но я была счастлива. Ведь я успела. Успела спасти его. Пуля бы попала ему прямо в сердце.
Всё было как в тумане.
Крик Саффаны, когда к ней бросился Хафид. Шёпот молитвы Рамиры. Моё хриплое дыхание, когда Нафиз аккуратно опустился со мною на колени на раскалённый пустынным солнцем асфальт дорожного полотна, шепча ласковые просьбы не закрывать глаза.
Наверное, лёгкое оказалось пробито… И времени у меня немного.
Но вдруг…
– Мама…
Петя стоял рядом, сонный и испуганный, не понимая, что происходит. Как вообще он выбрался из ремней детского кресла? Мой смышлёный мальчик… Моё солнышко.
– Всё нормально, сынок, – прошептала я, ощущая, как немеют губы. – Всё хорошо. Папа будет рядом. И я… всегда.
– Безродный щенок, занявший место моих детей! – прокричала будто из воды Саффана, вырываясь, как бешеная кошка, из рук водителя.
Я умирала. Совершенно точно жизнь покидала меня, зрение уже плыло, а звуки доносились будто из тоннеля. Но внезапно меня снова вытолкнуло в реальность.
Реальность, в которой сумасшедшая вырывается из рук водителя, выдёргивает пистолет и пускает пулю в моего сына.
Как может женщина убить ребёнка? Как? Что в ней сломалось?
Это ведь противоестественно. Это дичайшая, невероятнейшая ошибка природы…
С последним, рвущим в клочья грудь криком, меня сводит судорогой боли. А потом в глазах темнеет, но я успеваю увидеть жуткую трагическую картину.
Нафиз прижимает к себе сына, а вокруг него на земле три мёртвых женщины, каждая из которых его по – своему любила…
* * *
Ничто и никогда меня так сильно не раздражало, как назойливый монотонный писк. Казалось, он врезался в мои барабанные перепонки, намереваясь проделать в них дыру.
Хотелось поднять руки и зажать уши, чтобы не слышать этот жуткий отвратительный писк, но сделать этого не получалось. Что-то мешало моим рукам.
Это раздражало настолько, что я пересилила себя и попыталась открыть глаза. А потом будто в секунду меня засунули на детский праздник или что-то подобное, где органы чувств сходят с ума от перегрузки. Звуки, запахи и яркий свет ворвались в моё восприятие, заставив внезапно почувствовать своё тело.
В горле огонь и пустыня, в венах иглы, правое плечо будто влито в бетон.
Но это всё оказалось совершенно незначимым, когда в голову ворвались воспоминания произошедшего накануне.
Петя!
– Тише, сайеда, тише, – раздался рядом со мной мягкий женский голос. – Не шевелись, тебе нельзя.
– Петя… мой мальчик… – прошептала я сквозь боль и в отчаянии посмотрела на медсестру.
– Я не понимаю, – отозвалась девушка в белой одежде.
– Сын, – повторила я по-арабски и сжала её руку.
– Сейчас – сейчас, – закивала головой она и что-то нажала на аппарате рядом с моей кроватью. – Жди.
Медсестра выскочила за дверь, и буквально через несколько секунд в палату ворвался Нафиз.
– Хэриб, – выдохнул он, бросившись ко мне и заключил моё лицо в свои тёплые ладони. – Хэриб…
Он смотрел в мои глаза не отрываясь, а в его взгляде я увидела тяжёлую муку и печаль.
– Петя… – прошептала, ощущая, что совсем не хочу возвращаться в жизнь, если там… если там не будет…
– Он спит, – ответил Нафиз, и я до боли в лёгких выдохнула и прикрыла глаза. – Тут рядом, в соседней палате. С ним всё хорошо.
Слава Иисусу, Аллаху, Вселенной и всем – всем, кого я должна поблагодарить! Искренне! От души!
– Ты тоже будешь в порядке, – улыбнулся он, тоже уже совершенно не сдерживая слёз. – Пуля пробила лёгкое и раздробила ключицу, но ты поправишься, Хэриб. А потом… потом я тебя точно выпорю, поняла? За то что посмела рискнуть жизнью ради меня.
Я прикрыла глаза и позволила ему нежно прижаться губами к моему лбу. Но на сердце снова стало тревожно.
– Нафиз, а где Рамира?
В ответ он молчал, сжав зубы. Его взгляд потускнел, и он будто стал старше на десяток лет.
– Она закрыла собой нашего ребёнка, Хэриб, – ответил глухо. – За доброту и самоотверженность Аллах забрал её в лучший мир.
Милая, нежная, ни в чём не повинная Рамира…
Девушка, чью любовь я разбила на осколки, но которая закрыла собой самое дорогое, что у меня было. Женщина, которой бог не дал счастья быть матерью, отдала жизнь за чужого ей ребёнка.
– Саффана? – мне почему-то это тоже было важно знать.
– Мертва, – коротко ответил Нафиз, а я даже не хотела узнать подробности. Пусть сука отправляется в ад, только там и место таким, которые могут хладнокровно взять на прицел ребёнка.
– Прости меня, Нафиз, – тихо прошептала я, прикоснувшись пальцами к его небритой щеке. – За то что сбежала, за всё… Если бы…
– Хэриб, – так же тихо произнёс он, прервав меня, и положил палец мне на губы, велев молчать. – Это я должен просить у тебя прощения. За то, что похитил, вырвав из привычной жизни. Дважды. За то, что не поверил твоему материнскому сердцу. Ты была права, когда сбежала, чтобы защитить нашего сына. Но я ослеп от обиды и боли и не увидел главного: твоё материнское чутьё продиктовало тебе так поступить. Я прошу у тебя прощения. И я… невероятно люблю тебя, моя Чужестранка. Но готов позволить тебе уйти, если ты пожелаешь. С сыном.
– Я тоже люблю тебя, мой восточный принц из курортного романа, – теперь уже я коснулась пальцами его губ, не позволяя продолжить. Неотрывно смотрела в его глаза, тонула в них и понимала, что… – И я никуда не уйду. Ни одна, ни с сыном. Нашим сыном.
Во всём моём теле полыхало пламя, а особенно в груди. Смесь страсти, бесконечной нежности и всепоглощающей любви кипела в крови, наполняя и душу, и тело. Горечь тоже была, но осела на дно, создавая тёрпкий привкус, как вино. Она оттеняла, добавляла контраста и понимания ценности.
Мы любили друг друга со всей страстью, со всей отдачей, с невероятным обоюдным желанием, на которые только были способны.
Поняли, распробовали, научились ценить…
Через боль. Через потери. Через крик, застывший горле.
Уроки, которые нам пришлось выучить, оказались тяжёлыми и болезненными, но мы научились, да. Любить и ценить свою любовь.
От плавных, мягких, глубоких движений Нафиза меня качало на волнах этого осознания, и я только сильнее припаивалась к нему своей душой.
Говорят, для того чтобы получить оргазм, женщине нужно расслабиться и ни о чём не думать в процессе. Но я не согласна.
В моей голове сейчас было много мыслей, и от этого ощущения были только острее. Мы не просто занимались любовью, мы срастались душами. Входили друг другу под кожу. Оба чувствовали это невероятное единение, ранее недоступное нам, хотя мы думали иначе.
– Я не могу… – прошептал Нафиз, продолжая плавно раскачиваться сидя, а я подаваться ему навстречу, так же плавно насаживаться на его член. – Не могу насытиться тобою, Хэриб. Хочу кончить, но в то же время хочу входить, выходить и снова входить в тебя бесконечно. Снова и снова.
– Так делай это… Делай же! – ответила ему охрипшим голосом, упёршись сзади руками в кровать и откинув
