– Светлова в таком смысле, что я хочу знать, во сколько она уехала и во сколько приехала.
– Следом за вами уехала, то есть еще раньше вас. Тоже.
– Что тоже?!
– Так я говорю, что неправильно подумала. Сначала, когда вы спросили. Ну?
– Что – ну?!
– Она поехала за собачкой. У вас отпрашивалась. Вы забыли, что ли? Еще не обедали тогда. Хотя и потом не обедали, потому что нормальный пищеблок не налажен, а в смысле быта служащих такое отставание прорисовывается…
Маленькую Шарон мама часто отправляла пожить у дедушки и бабушки в славном и тихом городе Тамбове, а у тамошнего учителя литературы были своеобразные представления о красоте и культуре речи. Быть может, потому, что в учителя он подался с должности пропагандиста местного валяльного комбината.
Тут Троепольский вспомнил, что Полька действительно отпрашивалась за собакой, но это было… часов в двенадцать.
Глядя мимо Шарон, он выпалил мрачно:
– Она отпрашивалась у меня в двенадцать часов. Может, чуть попозже. И что? Она больше не приезжала?
Сам он в тот день ситуацию с приездами-отъездами почти не контролировал, злился на Федю, от злости работа не шла, и ему было вовсе не до сотрудников.
– Как не приезжала? – спросила Шарон, очевидно удивляясь его тупости. – Вот как раз она и приехала, часов в семь, наверное. Давно стемнело, когда она приехала. Значит, вечер был.
– А до вечера она не приезжала?!
– Нет. Приехала вечером, на руках собака голая. А потом вскоре вы позвонили и сообщили, что несчастье случилось с вашим заместителем, а после того уж все опять уехали.
“Сколько она могла забирать собаку, – лихорадочно думал Троепольский. – Час? Два? Три? Ну, не восемь же!” Ему даже смутно припоминалось, как она говорила кому-то, что решила было оставить Гуччи дома, но позвонила соседка и сообщила, что “он так плачет, так плачет, что страшно делается!”, и Полька поехала.
Почему она ездила почти восемь часов?! Куда можно доехать за восемь часов?! До Нью-Йорка, примерно, или чуть дальше. В Нью-Йорк, выходит, ездила?!
Троепольский вдруг так занервничал, что позабыл как следует разозлиться на Шарон, и она приободрилась, откинула на спину желтые волосы и спросила, не надо ли ему все же кофе. Он сказал, что надо, и таким образом на некоторое время от нее избавился.
Нелепейшее подозрение вдруг оформилось в его голове, и заняло там центральное место, и теперь гадко ухмылялось прямо ему в лицо.
Троепольский сильно вздохнул и медленно выдохнул. Закурил. Посмотрел на дым. Посмотрел на сигарету. Потом на пепельницу.
Нужно смотреть на вещи трезво – Полька вела себя странно, это уж точно. Она будто все время чего-то боялась, чего-то недоговаривала, крутила вокруг да около, и это было совсем на нее не похоже. Поначалу Троепольский решил, что это от потрясения – Федина смерть потрясла их больше, чем они пока осознали. Еще осознают – так что от этого никуда не деться, потому что это первая потеря. Путь был слишком недолгим, а они слишком молоды и сильны, чтобы думать с каких-то там потерях, а теперь придется, потому что счет открыт.
Федя его открыл.
Полька не могла его убить. Или… могла? А Сизов? Байсаров? Белошеев? Варвара Лаптева? Ваня Трапезников? Или кто-то еще, из тех, кому он доверял, с кем работал, на кого орал, с кем пил, кого хвалил, давал деньги, поздравлял с днями рождения детей?..
И зачем?! Зачем?!
– Кофе, Арсений Михайлович.
Он исподлобья посмотрел на Шарон и проводил глазами тщедушную спину с желтыми патлами крашеных волос. А она? Ведь они ничего о ней не знают, кроме того, что она тупа! Кстати, именно Полина сказала, что они ничего о ней не знают, – зачем она это сказала?! Чтобы отвести подозрения от себя, навести на Шарон?!
Окружающая среда, такая привычная, удобная, с электрическим светом гигантских размеров мониторов, глухим ковром на полу и вращающимся креслом, в котором он любил качаться, вдруг стала агрессивной, словно испускающей едкий дым. Дым сразу стал жечь глаза, легкие и мозги. Кофе обжег горло почти до слез.
Ему так хотелось думать, что в Федькиной смерти виноват кто-то чужой и отвратительный, вроде неопрятных юнцов с пивными бутылками в зубах, которых он пережидал тогда на крылечке, потому что диалектических противоречий ему не хотелось! Перед этим он еще ошибся подъездом и какая-то дура в спину ему выкрикивала, что всем сегодня Федю подавай, а тут никакого Феди нету!
Стоп.
Троепольский вернул на блюдце крошечную кофейную чашку.
Стоп. Осторожней и внимательней. Вперед. Потихоньку.
Ну да, все правильно. Он перепутал подъезды, взобрался не туда, проклиная лифт, законы общежития и несправедливость жизни, и какая-то дура выскочила из предполагаемой Фединой квартиры и…
Она сказала, что здесь никакой Федя отродясь не проживал, а всем сегодня надо Федю. Всем – это кому?! Кому?! Значит, в тот день в эту квартиру ломился еще кто-то, кому нужен был Греков, иначе дура не сказала бы, что всем сегодня Федю подавай!
И он об этом забыл! Забыл и только сейчас вспомнил.
Он выскочил из кресла, выхватил из угла портфель, топая, промчался по коридору мимо ошарашенной Шарон и захлопнул за собой массивную железную дверь.
На чем он сейчас поедет, черт побери все на свете?! Давно надо было купить машину!
* * *
Гуччи выскочил первым, попал в лужу, горестно взвизгнул, метнулся обратно и затрясся у самой Полининой дверцы.
– Бедный мой, – привычно произнесла Полина, выбираясь из машины, – не надо было тебя отпускать!
Гуччи был вполне согласен с тем, что он бедный, и еще с тем, что Полине вовсе не следовало его отпускать. Он был бы счастлив, если бы ему удалось провести остаток жизни у нее на руках и скончаться там же.
– Пошли, пошли, мой хороший.
Мокрые голые лапки замолотили в воздухе, мордочка приблизилась, выпученные укоризненные глаза показались особенно выпученными и укоризненными.
– Полька!
От окрика она сильно вздрогнула, так что чуть не уронила своего драгоценного – теперь она часто беспричинно вздрагивала, – и поправила на носу темные очки, закрывавшие физиономию от уха до уха.
– Привет. Не сдала еще зверя на живодерню? – Нет.
– Ты чего? – весело удивился Марат. – Обиделась, что ли?
– Я не обиделась.
– Да это шутка такая! – И он вознамерился было сделать Гуччи “козу”, но тот внезапно ощерился, выкатил глаза еще больше и тяпнул Байсарова за палец.
– Черт!
Так тебе и надо, злорадно подумала Полина.
– Поганец какой! Еще кусается! Полька, он у тебя бешеный!
– Сам ты бешеный.
– Точно бешеный! Чего он меня укусил?!
– А что ты к нему лезешь?
